Я так хочу быть собой, и я буду собой! Татьяна Замировская о сольном проекте Михалка.

На долгожданный сольный проект Сергея Михалка реакция у соотечественников предсказуемо фрустрированная. Возникает ощущение, что Сергею словно не позволяют меняться, хотя самое прекрасное в нем — это именно то, с какой легкостью и целеустремленностью он регулярно меняется и при этом остается собой, легитимизируя для нас и изменение, и непоследовательность, и свободу не соответствовать себе прошлому, пребывая в мире с собой настоящим.

обложка альбома Drezden

Drezden

В стране, где изменение — нечто недостижимое, такого рода смелость не всегда прощается, но необходима как воздух. Вероятно, такими метаморфозами Сергей отталкивает огромные пласты аудитории, будто сбрасывает кожу, но в этом есть какой-то магнетизм и эволюционная, заразительная правильность.

В этом альбоме Михалок совсем искренний, он играет музыку, которую любит: Neue Deutsche Welle, пост-панк, синти-поп, нью-вейв, New Order, The KLF, Петер Шиллинг (песня про айсберг — это же прямо его Terra Titanic!), Kraftwerk, The Cure, Eurythmics, Devo, Duran Duran. По альбому разбросаны жемчужинки-аллюзии, метафоры, указания, знаки и символы. В каком-то смысле это все о любви: если вы любите то, о любви к чему здесь неявно говорится, вы будете в этом альбоме как будто даже не дома, а некоторым образом в гостях у человека, который показывает вам что-то важное и беззащитное, скажем, свой детский фотоальбом. В общем, это как песня «Огоньки», спетая Робертом Смитом (хотя после альбома Bloodflowers у него и так везде сплошь огоньки).

Любопытно, что эстетически Drezden не совпадает со всеобщим интересом к 80-м: тут нет ретро и моды, но много памяти и ностальгии. Да, у звука изящный дизайн (слово «дизайн» подходит концепции альбома, если смотреть на него как на концептуальную работу — этакий баухаус), да и музыкально он совершенно чудесный, но все равно это в первую очередь личное высказывание про память, а не карго-культ, воссоздающий миф о 80-х.

Возможно, про альбом многим так сложно говорить, потому что это выход за парадигму «клоуны уехали» (тут отсутствует клоунада как понятие и никто никуда не едет), а текстовые аллюзии многим кажутся настолько сложными, что возникает ложная иллюзия тайного смысла, который надо разгадать. Да, можно этим заняться: вот, кажется, хитроумный стеб над российским хип-хопом, вот книжно-комиксовая Япония с ее самураями и мафией, вот герои Marvel, а вот книжки Уильяма Гибсона и Филиппа К. Дика: киберпанк, паранойя, рассыпающиеся слои реальности. Но на деле это не кроссворд и не головоломка: из мозаичной вязи вырастает ясность и теплота, персональное лоскутное одеяло из мерцающих 80-х — фрагментарных, пунктирных, пылающих. И если Brutto — музыка довольно злая, то Drezden — добрый и мягкий. Эмоционально он ближе всего к «Веселым картинкам», самой пронзительной работе «Ляписов», прямо указывающей на то, какую музыку Сергей мечтает играть.

Drezden — это ключ, который скорей закрывает, чем открывает: Сергей не боится критики или непонятости, ему важнее само высказывание и личная линия связи с тем, где он себя видит и чувствует. Коммуникация с собой для него в каком-то смысле важнее коммуникации с публикой. Альбом получился игровой, детский, бесстрашный и неконъюнктурный — и почему-то именно он в каком-то смысле закрыл сквозящую ужасом пустоту, возникшую после смерти Саши Куллинковича. Не расходимся, все продолжается.