18+
1 августа 2011 Город
Монологи из «желтого дома»
Вячеслав Корсак не любит заметки из жизни селебритис и ежедневные сводки ЧП. Он считает их информационными вирусами и ратует за гуманитарную журналистику. Для «Большого» журналист написал статью о психоневрологическом интернате и его обитателях, объяснив, почему в аутизме можно увидеть зеркало души и какую роль в жизни пациентов играет творчество Майкла Джексона.
Без знака «Выход»
За железным забором минского психоневрологического интерната пустота и чистые, тщательно выметенные дорожки. Город остался за спиной, равно как и его законы. Впереди — безликие здания и редкий кустарник вдоль заасфальтированных тропинок. Встречные в одинаковых куртках и выцветших спортивных трико выглядят отчужденно. Имена, судьбы, диагнозы. Аутизм, интеллектуальная недостаточность, шизофрения, болезнь Альцгеймера. Чуть поодаль можно встретить людей, ходящих строем. У КПП, зажав папиросы, приютились пациенты, которые пытаются пронзить взглядом железный забор — ждут родственников. Ждут разговора.
В отдельных окнах зданий видны стальные решетки. За ними — искаженные лица, выбритые головы обитателей блока для «тяжелых». Сторож расположился в будке на проходной, склонившись над кроссвордом. Медперсонал с уставшим взглядом играет роль тюремных надзирателей, следя за тем, чтобы обитатели интерната не нарушали график и исправно ходили строем. Махали граблями и лопатами, облагораживая тропинки для соблюдения никому не нужной здесь «красоты».
В стены «желтого дома» попадают, как правило, с самого рождения люди с врожденными особенностями психофизического развития. Они проходят несколько стадий «перевоплощения» — от детского интерната к взрослому, меняя железные ворота. Общим остается одно — оказавшись в «объятьях» интерната, человек уже вряд ли когда-нибудь очутится снаружи.
Образцовая Беларусь
— Ты принес мне «Нирвану»? — спрашивает меня коротышка Паша — 34-летний писатель, который мечтает опубликовать свои дневники и не устает влюбляться в волонтерок. — Слушай, мне еще нравится «Модерн Толкинг». У тебя есть их диски? Дисков нет, Паша. Я снова их забыл принести…
Помню, как оказался впервые в интернате «Икс». Было странно и непривычно видеть новый для себя мир с совершенно иными оттенками и запахами. Когда попадаешь в стены этого заведения, ощущаешь наличие пространства. Но время здесь меняет свои свойства. Оно течет, как смола, растягивается, как жвачка. В интернате «Икс» живут строем. Спят, просыпаются и дышат по расписанию. В закрытых отделениях время и вовсе теряет свою ценность. Роль проводника с внешним миром играет зарешеченное окно, за которым плывет иной воздух. «Нирвана» — самая настоящая свобода для Паши. И не только для него. Жители интерната ищут в музыке свободу, потому что их родственники бывают здесь редко. Если бывают вообще.
Детство Димы
За столиком художественной мастерской интерната расположился Дима. Он рисует что-то печальное. Дима всегда так рисует. Когда на него кто-то смотрит, он виновато улыбается. Дима скромен и не уверен в себе. Ему 33 года и у него интеллектуальная недостаточность. Выглядит он лет на десять моложе, хорошо схватывает новую информацию и имеет склонность к иностранным языкам.
Однажды в интернатовском лагере Дима выщипал брови.
— Это красиво, — объяснил преобразившийся в гуманоида скромняга. Никто не стал с ним спорить. Дима живет в интернате с 1996 года. Каждый день мечтает, чтобы его жизнь была спокойной. Когда в интернат приезжают важные гости, Дима показывает им кукольное представление по мотивам «Выпадающих старух» Даниила Хармса. Да и сама его жизнь — чистой воды абсурдизм.
— Я попал в интернат из школы, — бурчит Дима себе под нос. — Сказали, что не способен к жизни — в городе жить… Меня отправили в психиатрическую больницу, там мне поставили «группу». До этого я жил с родителями. Потом меня в детский дом отправили. Родители что-то перестали ко мне приезжать… Не захотели видеть. Что я делал в детском доме? Жил там. Бывало, какими-нибудь занятиями занимался. Если работу давали, приходилось делать. На улице что-нибудь убрать, чтобы чисто было. Или на огород ходили — не помню… Все равно приходилось жить, хоть и тяжеловато. У нас воспитатели в детском доме над детьми насмехались. Могли ударить кого-нибудь или трусы на голову надеть. Бывало, что меня тоже унижали… Тоже трусы надевали. По голове могли дать тапком — им так хотелось.
По пути в интернат Дима успел побывать в специальной школе на улице Семашко:
— Когда уроки заканчивались, воспитатели заводили нас в класс, ставили к стене и, бывало, вызывали кого-нибудь из школьников, догола раздевали и били. Они считали, что кто-то провинился. Из-за этого нужно было раздевать догола. Им так хотелось… Неприятно было смотреть как-то на это. Я молчал. Я в интернате уже лет 15. Здесь работаю. Хожу в зимний сад, туда, где птицы. Там птиц нет, но о них рассказывают. Мне-то в целом не очень здесь нравится, но живу все равно. Не нравится то, что гоняют сотрудники. Например, в столовую могут гонять. Торопят, кричат. Они относятся как-то плохо к нам. Особо не хотят ответственность нести за проживающих. Характер такой, что ли? Не хотят нас видеть. Отгоняют от себя — в отделение или на улицу… чтобы мы на них не смотрели.
Полноценного детства у Димы так и не было. В свои 33 года он мечтает, чтобы оно все-таки случилось:
— Я хотел бы прожить детство нормально, спокойно. Чтобы особо не надо было слушать крики, и никто бы не задирался. Чтобы были родители. Я бы сказал им: «Здрасьте…» Сказал, что рад их видеть. Чтобы они не отворачивались от меня, любили… побольше общались.
Любовь Сергея
В интернате «Икс» существует общественная иерархия: от президента (директор), до рабочей силы (пациенты). Здесь действуют те же законы, что и в социуме. Только более жесткие и деспотичные. Пациент беспомощен перед начальством, он не устроит забастовку с требованием улучшить паек и закупить качественные медпрепараты. Он бесправен и может надеяться лишь на удачу — а вдруг попадется нормальная медсестра. Но, как и везде, в интернате есть дружба, предательство и любовь — зачастую показательная.
Сергей — шебутной 46-летний мужичок в веселой кепке. Он носит ее круглый год и только зимой меняет на шапку ушанку. Сергей тараторит на повышенных тонах, эмоционально, но слов все равно не разобрать. В перерывах между приемами таблеток и сном мужчина мечтает о своей любви — «колясочнице» Наташе. Когда-то они жили в одном интернате. Но потом Наташу перевели в интернат «Игрек», и Сергею осталось только писать ей любовные письма.
— Мы с Наташей дружим, — тараторит Сергей. — Когда ее перевезли в другой интернат, стали переписываться. Раньше письмо начиналось только про любовь… Она мне писала про любовь, и я ей. Мы всегда пишем о самом хорошем, о любви. Любовь — это когда кого-нибудь любишь, кого давно не видел. Я по Наташе очень скучаю. Уже давно нет такого хорошего человека. Я ее вокруг интерната катал на коляске. Лучше бы она со мной была, конечно. Хорошо было, а так… Мне без нее хуже сейчас. Если бы я ее увидел, мог так сказать: «Здравствуй, дорогая моя, любимая Наташа. Давно я тебя не видел. Я скучаю крепко по тебе».
Письмо Мясниковичу
Поэт Александр Шнип пишет автобиографию в общей тетради в мягком переплете. Шнип внимателен к мелочам и порой кажется навязчивым — тщательно прописывает фамилии и даты из прошлой жизни, заполняет страницы воспоминаниями.
Однажды в интернате «Икс» решили устроить поэтический турнир. Участвовали приглашенный поэт Ярыла Пшанічны и местный самородок Шнип. Пшанічны со свойственным ему пылом продекламировал стихи, написанные на трасянке, но в целом остался не понятым публикой. Вслед за ним на импровизированную сцену вышел усатый дядечка в сером костюме и таком же сером галстуке. Из уст усатого дядечки прозвучало абсолютно есенинское:
Надоел мне проклятый город!
Из окошка не вижу месяца.
Расстегну я пошире ворот,
Чтобы легче было повеситься.
В воздухе повисла тишина. По спине слушателей побежали мурашки. Господин Шнип живет в интернате «Икс» с 2006 года. За это время он успел усвоить простую истину:
— У кого есть чай, тот имеет все, — говорит он, затягиваясь «Короной». — Чай можно выменять на сигареты, конфеты. Потому что люди здесь «чернила» не пьют, а вот чай пьют все. В основном, чифир, конечно же. Любую вещь могу за сигареты и чай найти: пиджак, костюмы, любую одежду. Как на рынке.
Когда-то поэт Шнип заседал на общих планерках с бывшим Председателем Президиума Национальной академии наук РБ Михаилом Мясниковичем. Мясникович пошел вверх по социальной лестнице, а Шнип — вниз. Но поэт ни о чем не жалеет.
— Здесь очень много хороших людей, — рассуждает Шнип, — поэтому жить, нельзя сказать, что плохо. Каждый человек хочет жить дома. Но живет в интернате в силу каких-то разногласий с родственниками. И если бы у меня была возможность видеть родителей и жить здесь, я бы ничего не хотел. Работать, если удастся, буду санитаром в 9 отделении, где самые тяжелые больные. Если же ничего не делать, тогда совсем грустно и люди становятся, как бревна. У нас недавно привезли больного. Он только кушает и спит. А если чем-нибудь заниматься — рисовать, петь, в футбольчик играть — получается неплохо.
Поэт Шнип переживает, что у него нет собственности, но все-таки пытается найти философское объяснение своему пребыванию в интернате:
— Я для себя сравнил интернат с пожизненной тюрьмой в городе Жодино. Потому что практически выхода нет. Если кто-нибудь тебя не хочет отсюда забрать, то выбраться проблематично. Люди же сидят в тюрьме за какие-то преступления: убийство, изнасилование… А здесь просто недоразумение со своей родней. Например, у девочки одной мать умерла, квартира была кооперативная, с отцом какие-то недоразумения были. Так он девушку приволок сюда, ключи от квартиры забрали, и там сейчас живет какая-то санитарка. Все сводится к собственности. Борьба за нее идет. Я считаю, что если за человеком нет собственности, у него нет никакого будущего. Потому что каждый старается оставить что-нибудь для своих детей и внуков. А если у тебя ничего нет, то что? Теряются связи с друзьями.
Сюда люди не очень любят приезжать. А если и приезжают, то одни и те же. Например, у меня пол республики знакомых, но неудобно звонить. Позвонил бы Мясниковичу, мы когда-то с ним сидели на планерках вместе. Сейчас он премьер-министр Беларуси. А когда я работал главным диспетчером Вилейско-Минской водной системы, он был начальником управления коммунального хозяйства. Он пошел вверх, я вниз — разницы нет. Потому что Земля круглая. Жизнь такая интересная штука, что из земли вышел, в землю и уйдешь.
«Груша» и Майкл Джексон
Саша, он же «Груша» — рубаха-парень, свой в доску. Он носит клетчатую рубашку и обращается ко всем с приставкой «дядя». «Груша» — это часы наоборот. Считает, что ему 23 года, а в 1973г. было сорок три.
Когда-то жизнь «Груши» была банальной и скучной. Пока в его жизни не появился Майкл Джексон. После того как король поп-музыки в 2009 году отошел в мир иной, на «Грушу» неожиданно накатилась волна ностальгии. Он стал преданным фанатом Майкла, может быть, самым преданным в мире. Ведь не стал бы дух Майкла приходить после смерти к любому встречному? А к Груше он пришел и научил танцевать. В тот счастливый день житель интерната «Икс» завел себе тетрадь, в которую стал вклеивать все статьи о Майкле, попадавшиеся ему на глаза.
— Понимаешь, дядя Слава, — жалуется «Груша», — у меня такое однообразие было! И я начал танцевать. Увлечение такое, что Майкл сам меня танцевать научил. Он мне все эти движения показал, когда еще умер. Говорит: «Научись от меня, научись! У меня что-то нога болит вот здесь вот». Я ему говорю: «Слушай, Майкл, ну, давай с тобой станцуем». Он мне — «Давай», и научил. Майкл Джексон всегда для меня другом был из-за увлечения танцами. Я поглядел на него, посмотрел в телевизор, как он танцевал раньше. Как он это все изображает. Начал танцевать, а он мне показывал, как это делается. Я собирал про него все статьи.
Майкл был такой… как цыган. По характеру он нормальный. У меня два диска украли с его песнями, понимаешь…
Юра-зеркало
Жизнь обитателя интерната «Икс» иногда преображается. Два раза в год группу пациентов вывозят на природу, в лагеря. Там все не так, как в четырех стенах. Кроме пространства, у интератовцев появляется время. Свободное время на отдых, дыхание и ходьбу по траве.
…На обед подают винегрет, постный суп, в котором плавает больше лука, чем картошки, слипшиеся макароны и тушеную говядину.
Интернат «Икс» занял два столика в столовой. За каждым — по четыре душевнобольных и по 2-3 волонтера. Волонтеры из Германии Ганс, Шарлотта и Мариель следят за непоколебимой, как камень, бабой Любаней, у которой один глаз косится на кончик носа, а второй смотрит сам в себя.
— М-м-м-м-м-м-м-м! — склонившись над тарелкой, машет руками маленький человечек. Это Карл, в миру — Михаил. Человек, который внешне напоминает попугая. Низко посаженные уши, большой нос, волосы, растущие наискосок, левый глаз в два раза меньше правого. По лицу Карла гуляют эмоции. Его губы лепечут холостые звуки, не издают слов. Руки заканчиваются где-то посредине длинных рукавов голубого свитера. Рукава развеваются в воздухе, как гимнастические ленты.
Юра смотрит в стол, иногда нервно оборачивается и начинает повторять какое-нибудь только что услышанное слово. «Хорошо-хорошо-хорошо-хорошо!» — проговаривает скороговоркой молодой человек в розовом женском пуловере. В ладони дрожит вилка. Аутизм.
…Держу Юру за руку — возвращаемся домой. Дискотека закончилась, на улице ни души. Под носом парня застыла сопля. Вытираю ее перчаткой.
— Как тебе, Юра, понравилось?
— Понравилось-понравилось-понравилось-понравилось!
— Да, было хорошо…
— Хоросе-хоросе-хоросе!
— Да…
— Да-да-да-да-да-да-да!
Именно тогда я понял, что рядом со мной идет уникальное существо. Это был не какой-нибудь паренек, пускающий сопли и ходящий под себя, не беспомощный аутист, а ЧЕЛОВЕК-ЗЕРКАЛО. Он не совершал ничего из тех бесконечных поступков, которые совершают в обществе. Не работал, не важничал, не трахался, не шутил. Он всегда находился во власти чьих-то рук и впитывал в себя их запах. Он был уникальным живым зеркалом, которое показывает не себя, а нас. Вот и сейчас я шел с Юрой и видел в его лице свои усмешки, свою мимику, угадывал собственные слова. Иногда Юра выдавал что-то бессвязное, типа «туда-сюда» или «не пройти». В этих словах было что-то из его прошлого. Какие-то другие души, чьи руки когда-то тоже вели Юру домой, на секунду оживали в его бессмысленных связках. Я шел рядом с ЧЕЛОВЕКОМ-ЗЕРКАЛОМ, ЧЕЛОВЕКОМ-БИБЛИОТЕКОЙ, ЧЕЛОВЕКОМ-ПРОШЛЫМ. Ночь сгущалась над домиками лагеря. В холодильнике Юру ждали апельсины.
Неконец
Монологи из «желтого дома» не отзвучали. Там, за железным забором, все еще живы те, кто мечтает оказаться на свободе или хотя бы чаще видеть родственников и друзей. Добрый, как тезка крокодил, Гена Гришель пишет свои небесные холсты. Сутулый Саид рисует схемы заводов, и в минуты просветления из-под его кисти неожиданно выбегает африканская зебра. Серега следит за библиотекой и совершенствует навыки скорочтения. Валя шьет и думает о непростой женской доле. Или, быть может, вспоминает об Афганистане. Игорь Троегубов ностальгирует по разработке секретной передвижной атомной электростанции в Соснах и думает, что в стенах интерната все же спокойнее, чем снаружи. Снаружи продолжаются войны: за президентское кресло, лидерство и урожай. Бег времени, бег эпох, бег людей. А я все еще жалею, что не могу на секунду остановиться, сесть в автобус №18 и привезти Паше диск «Нирваны», который уже несколько месяцев пылится на моем письменном столе.
Текст:
Комментарии
6 комментариев на «“Монологи из «желтого дома»”»
Добавить комментарий
OOO «Высококачественные инженерные сети» осваивает новейшие технологии в строительстве инженерных сетей в Санкт-Петербурге. Начиная с 2007 года, наша компания успешно реализовала множество проектов в области строительства инженерных сетей: электрическое обеспечение, водоснабжение и газоснабжение. Более подробная информация на сайте: http://spbvis.ru/
Сильно. Лучший материал на сайте.
лучший материал который я читал за последние лет 5 наверное.
супер
Вот, после этого материала я и полюбила Корсака. :)
Моя любовь к нему безгранична. Я буду любить его,даже если он решит взять интервью у Хлестова.
Обязательно дам задание Корсаку проинтервьюировать Хлестова.
Почти дисней. Слезиночку из меня выщипывает. Хрен два.