Глаза моих друзей. Колонка Антона Кашликова

Писатель и журналист Антон Кашликов съездил в Киев и написал для «Большого» колонку о друзьях, флешбэках, памяти и смерти.

Kashlikov_43.indd «Когда прохожу сейчас по центру Киева, со мной все время случаются флешбэки, — рассказывает мой приятель Сергей. — Вот на этом месте мимо меня проносили двух убитых с криками «Огнестрел в голову! Огнестрел в голову!». На этом месте я снял на видео, как застрелили парня прямо передо мной. А вот здесь рядом со мной разорвалась светошумовая граната».

Мы сидим в каком-то киевском баре. На улице уже почти весна. Начало апреля. Ночь. Ребята рассказывают о том, как жил Киев и как жили они в эти последние длинные месяцы с конца того самого ноября. Рассказывают не мне, да и не себе. Скорее, просто проговаривают вслух.

«Каждый раз вздрагиваю, когда вижу обугленное здание Дома профсоюзов на Майдане, — говорит Джума, мой давний товарищ и собутыльник. — Мне просто до сих пор не верится в то, что все это произошло, да еще и происходит. Не укладывается в голове. Мозг включает свои хитрые защитные механизмы, прячет это в какие-то дальние, потайные уголки. Но каждый раз, когда это все выплывает наружу, я заново удивляюсь и вздрагиваю».

Мне нечего сказать. Я просто беру всем еще алкоголь. Маша пьет ром. Ром — ее любимый крепкий напиток. Я хорошо помню ее привычки, когда-то мы были вместе. Маша — худенькая, невысокая. Воспитывает дочку. Пишет стихи и сценарии. Занимается балетом. С 21 ноября она стояла на Майдане — устраивала акции, готовила еду, проходила курсы медсестер, писала материалы в СМИ. Да просто стояла на Майдане. Когда в Крыму началась жесть, поехала туда делать «стримы» — прямые включения. Вместе с Сергеем они стояли под дулами автоматов сбежавших из Киева беркутовцев. Искали пропавших девчонок — активисток Майдана. Искали, пока тех не нашли.

93ed600f1477068a69051322b41da0a41use «Сергею Нигояну, которого убили одним из первых, я как-то принесла перчатки, — вспоминает Маша. — Он стоял на пропускном пункте одной из баррикад. Я заметила, что у него голые руки. В такой-то мороз. Нашла для него перчатки. Он смущенно благодарил, целовал мне руки, как-то трогательно кокетничал. От него доброта просто исходила».

Днем мы ходили с Джумой по Крещатику, Майдану, по Грушевского и Институтской. Ходили в основном молча. О чем тут говорить? Смерть требует тишины. Цветы, кресты, фотографии, лампадки и те самые щиты. Мне было стыдно делать какие-то снимки. Неловко о чем-то спрашивать. Я рассматривал фотографии погибших мужчин. На этих фото они все были спокойные, серьезные. Умные глаза, светлые лица.

Возле одной из палаток замечаю казака Михаила, того самого, которого раздевали на морозе. Он пьет чай из металлической кружки и болтает с девушкой. Заметив мой взгляд, коротко кивает в знак приветствия. От разговора с девушкой отвлекать казака не хочу, иду дальше.

«Давно я не напивался, — говорит Джума. — Было не до того. Встал утром, проверил новости, что-то поел, пошел на работу, после работы — на Майдан, постоял часов до 2-3 ночи — и домой, спать. Посреди ночи несколько раз просыпаешься без будильника, проверяешь новости, снова задремываешь. И так четыре месяца».

Я осторожно смотрю ребятам в глаза. С облегчением не нахожу в них ничего нового, незнакомого мне. Глаза живые, яркие, цепкие, ну разве что блестят чуть сильнее, чем обычно. Но, может, это от алкоголя.

Я просто радуюсь, что ребята целые и невредимые.