У вас тут покраснение. Колонка Татьяны Замировской

Татьяна Замировская не понимает, как получилось так, что на советских ценностях выросло наше поколение, а Маркса, которого мы даже не читали, цитируют американцы.

Татьяна Замировская
Бывший советский ребенок оказывается во взрослом возрасте в Америке и понимает, что его опыт взросления при условном социализме совершенно бесполезен: тут какой-то другой социализм. Да и дети какие-то другие.

Мы — последнее советское поколение — с этим опытом выросли, но нам не объяснили, что с ним делать. В 90-х нашим родителям было не до объяснений: они пытались не то чтобы как-то залатать распадающуюся реальность, но хотя бы не распасться вместе с ней. И вот ты приезжаешь в США, предположим, даже учишься там, и первое время считаешь, что ты так экзотичен с этим опытом советского детства. Это про нас сняли фильм «Пионеры-герои» (режиссер Наталья Кудряшова родилась в 1978-м — поколение, не успевшее застать СССР трезвомыслящим циничным подростком и видевшее его исключительно глазами ребенка). Мы не успели толком ту страну возненавидеть и испытываем к ней условную нежность, как к воспоминаниям детства.

Социализм уже не пугает миллениалов, и нам нужно научиться говорить о нем легко и свободно, без крайностей, как-то перепрыгивая через поколенческую травму и личный опыт.

Попадая в американскую либеральную университетскую среду, ты понимаешь: тут все вверх дном. Они цитируют Маркса! Ты его намеренно забывал, а они его читают и всерьез обсуждают!

Ты выясняешь, что молодежь искренне поддерживает 74-летнего Берни Сандерса. Если молодежь немного потрясти, она ответит: ну да, вроде бы были так себе режимы, но зато социализм — справедливый строй, в отличие от капитализма. Согласно опросу 2015 года, 69 % молодых американцев в возрасте до 30 лет отдали бы голос именно за президента-социалиста. Миллениалы, которые никогда не жили в мире, где существовал СССР (как страна проживания либо реальная угроза из-за океана), испытывают по его поводу что-то вроде призрачной ностальгии.

Система ориентиров начинает сыпаться еще сильнее, когда американцы таки выбирают Трампа (миллениалы не пошли голосовать), и вдруг многие твои культурные герои давай вслух выражать настолько ультраправые идеи, что становится жутко. «Ну да, я расист, — говорит белорусский оппозиционный политик и по совместительству американский адвокат, — но негры и правда плохо работают, поэтому я их не нанимаю». Среди эмигрантов постарше таких людей немало. Они слишком хорошо помнят СССР и так его боятся и ненавидят, что принимают самые неправдоподобно «правые» точки зрения. Они не хотят назад в СССР. Они называют Обаму обезьяной. Им страшно. И какую-то эмпатию к ним можно почувствовать — они не для того вырвались из ада, чтобы в него снова весело и с хоругвями прийти.

Как рефлексировать по поводу своей призрачной советскости, непонятно. Вот американцы говорят про Вторую мировую: у них, как выяснилось, тоже деды воевали. И не объяснишь ничего. Или вот университетская твоя компания дискутирует о свободе слова — можно вмешаться, но как? Рассказать им вообще всю историю? Прошли бы вы то, что прошли мы!

Проблема в том, что они-то не прошли, но умеют об этом говорить. Мы свой опыт советскости так и не выговорили. Наш громоздкий внутренний красный человек предательски молчит, он даже не научился самоартикуляции. Мы росли с опытом, который так и не смогли осознать.

Мы свой опыт советскости так и не выговорили. Наш громоздкий внутренний красный человек предательски молчит, он даже не научился самоартикуляции.

Возможно, Алексиевич нам действительно помогла в этом смысле (насколько серьезна была эта помощь, мы поймем потом). «Я прочитала «Время секонд хэнд», — написала мне моя профессор литературы, немолодая женщина-поэт, с которой у меня были достаточно сложные и многогранные в этой мучительной сложности отношения. — И мне кажется, я наконец-то начала тебя понимать: кто ты, откуда ты, почему ты не такая, как мы».

Мы все не такие. Мы вроде бы побывали там, нам есть что рассказать, но они цитируют Маркса, а мы его даже не читали. Мы вроде бы понимаем, почему социализм — это страшно, но у нас нет теории, только коллективная память о таком жутком, что тоже толком не расскажешь. Нет, мы еще не научились всем при встрече улыбаться. Да, мы все еще немножко восторженно реагируем на капитализм, потому что в детстве мечтали посмотреть на него хоть глазком.

Социализм уже не пугает миллениалов, и нам нужно научиться говорить о нем легко и свободно, без крайностей, как-то перепрыгивая через поколенческую травму и личный опыт. И именно из этой свободы может родиться возможность поговорить и о личном опыте, и о травматичной коллективной памяти, и все друг друга наконец-то поймут. Или не поймут. Но это нормально, никто никого не понимает.