Главный редактор журнала «Большой» рассуждает о конфликте, который невозможно не замечать и объясняет, что Дарт Вейдер тоже человек.
— Скажите, а куда вы меня планируете ударить?
— Я пока не решил, стою и думаю, в корпус — или в голову.
Гриша не был бы Гришей: он даже в этой ситуации решил стать выше всех, выше даже «дартвейдеров» в строю. Поэтому и затеял диалог с человеком, который через минуту обязан его ударить: ничего личного, такая работа.
Мы стояли с ними нос к носу, глаза в глаза — и впереди была неизвестность и уверенность в том, что ничем хорошим дело не кончится.
Я представлял, как будет выглядеть расколотая моя голова — и любовался четкостью и красотой картинки, запоминая каждый миг. Вот человек залез на серый памятник, голова разбита, кожа бледная, белая, как снег, по ней стекает струйка крови. Яркая, алая — на белом. Кровь на белом снегу, в воздухе электричество, чуть тронь — и вспыхнет все. Это дух войны, когда мне дайте пулемет, поставьте выше, на огневой рубеж — и умрите все, умрите.
Когда танцуют эти духи, инстинкты самосохранения спят.
И можно долго спорить, стоит ли выковыривать булыжники из мостовой и заряжать винтовки боевыми, но когда воздух пахнет кровью, человеком очень сложно управлять. Тут или мы — или они, другого не дано.
Но ощущение, что правда у меня, у тех, кто в шапках, а не в шлемах. С чего я это взял?
У Дарта Вейдера напротив — у него ведь тоже правда есть. И там, под крышкой шлема, есть глаза. И там, под шлемом — человек. С детьми, родителями, друзьями. В одной и той же пробке вечером стоим. Но из-за того, что он прав, он не улыбается сейчас, не обнимает. А через секунду будет убивать. И с ним ведь тоже сила, сила, которую правдой назовут.
Поэтому я не могу принять сторону. Я не знаю никого, кто не прав. Я точно против пуль, убийств и похорон.
Мы все — один народ. Мы люди всей Земли, и я уже устал решать, кто прав, кто виноват, этот тезис в информационном обществе ничего не значит. Кто из кукловодов владеет информацией — тот владеет миром.
Я вижу, что нации остались в ХХ веке, а в ХХI веке формируется единый человек. На смену церковной власти идет власть корпораций, недаром Google заявлял о желании построить собственный аэропорт, а оборот компании выше, чем у некоторых стран.
Дети в Африке и Антарктиде растут на одних и тех же играх, приложениях, мультфильмах. Отцы и мамы носят Prada и молятся в iPhone.
Мы все растем на одной и той же культурной почве — комон, какие могут быть конфликты?
Вчерашний день.
Очень скоро везде будет как везде: вот вам открытое общество, есть только немногие его враги.
Какие в нас различия?
За что нам воевать?
Мы — люди, а не планета обезьян.
И жизнь человеческая важнее всех лозунгов на свете.
Но, к сожалению, я слишком примитивен. И если увижу неправду, несправедливость — сам за булыжником пойду. Поэтому я за светлое будущее всех людей. Чтобы побороли в себе не только раба, но и обезьяну.
А пока сижу в редакции, слушаю Вертинского и ненавижу споры в соседней комнате на тему кто прав, кто виноват.
Я не знаю, зачем и кому это нужно.
Но я против пуль, убийств и похорон.
Текст:
Теги:
