18+
23 ноября 2015 Интервью
Елизавета Боярская: «Нужно вспоминать войну не как самое лучшее, что было с нами»
Елизавета Боярская приезжала в Минск как актриса спектакля «Жизнь и судьба», поставленного легендарным режиссером Львом Додиным в Малом драматическом театре. В интервью с Елизаветой мы воздержались от привычных ей вопросов о семейных ценностях, материнстве и домашнем очаге, зато поговорили о национализме, обнаженке на сцене и шутках над Михаилом Боярским.
| КТО: | дочь Боярского |
|---|---|
| ПОЧЕМУ: | мы посмотрели на Елизавету в спектакле «Жизнь и судьба» |
| ОБРАТИТЬ ВНИМАНИЕ НА ФРАЗУ: | «Когда кого-то определяют — еврей, антисемит, гомосексуалист, — ничем хорошим это не заканчивается» |
— Елизавета, читала ваши интервью, а они, как правило, очень добрые: о семье, о любимом сыне, о ролях. Острых вопросов вы избегаете. Можно ли сегодня быть доброй, чистой и при этом популярной актрисой?
— Можно быть добрым честным человеком, необязательно актрисой: учительницей, врачом, безработным. Можно и нужно. И это единственное, что в жизни важно. Честно говоря, о семье меня вынуждают рассказывать: вопросы журналистов располагают к тому, чтобы беседа получилась задушевной и затрапезной. Очень редко интервью берут только о работе — и это удивляет и очень подкупает.
— Тогда давайте о спектакле. В Минск Малый драматический театр привез «Жизнь и судьбу» по роману Василия Гроссмана. Цитирую режиссера Льва Додина: «Гроссман в спектакле «Жизнь и судьба» говорит, что в ХХ веке национализм стал душой эпохи и главной силой ХХ века… Ощущение, что Гроссман, как всякий большой писатель, был не только глубокий исследователь своей эпохи, но и пророк: национализм все больше становится душой и XXI века». Вы согласны с тем, что национализм становится душой XXI века?
— Национализм — это неизбежно. Он никуда не исчезал. В какие-то моменты нашей послевоенной истории он уходил в тень, но потом все равно возвращался. Казалось бы, «Жизнь и судьба» была написана давно и о другом, но спектакль звучит страшно актуально сегодня — и с каждым днем становится все актуальнее. Когда мы выпускали его в 2006 году, «Жизнь и судьба» была все-таки о прошлом. Мы играли об измученном тоталитарным режимом советском народе. А сегодня какие-то слова вдруг всплывают на поверхность. Как говорит главный герой спектакля Виктор Штрум, «словно из тихой темной воды вдруг всплыла кувшинка»… И понимаешь, что текст о реалиях наших дней, и от этого очень не по себе. Театр наш аполитичный, но он действительно идет в ногу со временем: отражает сегодняшние переживания, сомнения, страхи.
— Как относитесь к тому, что в России сегодня крепнут патриотические и даже немного националистические настроения?
— Я не слежу за политикой. Каждый громко кричит о своем, и понять, где правда, очень тяжело. У меня есть собственное внутреннее мироощущение, но рассуждать о политике с точки зрения человека осведомленного, с твердой позицией я не могу.
Тем не менее вот мое мнение. Патриотизм — слово-то не плохое. Хорошее. Но все равно мне кажется, что сейчас это понятие немного искажено. Поэтому мы играем «Жизнь и судьбу», такое противоречивое и тяжелое произведение, поэтому к 70-летию победы выпустили новую версию спектакля «Братья и сестры». Я думаю, важно напоминать: итог войны 1941–1945 годов — это победа, но какой ценой? Война — это страшно, ее нужно бояться и не допускать. В моей семье многие воевали: прошли блокаду, страшные муки и лишения. Но в том-то и дело, что из этого война состояла: страдания, насилие. Это все противоестественно, так не должно быть. Нужно вспоминать войну не как знамя, не как самое лучшее, что было с нами. И я не оспариваю подвиги и героизм. Война, которую мы выиграли, была страшной войной. Как и любая война. Даже если говорить о высоких материях: если мы для чего-то и были задуманы, то явно не для того, чтобы убивать себе подобных. Но это все громкие слова, я не люблю их говорить, не умею так выражаться. Для этого есть политики, они умеют заразительно кричать с трибун. А у меня просто есть своя позиция, которую я могу высказывать со сцены в спектаклях, и не более того. Выступать на телевидении или на радио — не мое дело. Я хочу быть честной перед собой и своими друзьями. Я хочу быть порядочным человеком. Поступай так каждый, было бы уже неплохо. Посмотрите на Минск: здесь такая чистота! Ты не бросишь, я не брошу — и будет чисто.
— В спектакле «Жизнь и судьба» было много обнаженных людей. Появиться на сцене топлес — стало ли это для вас трудным решением?
— Мне кажется, дело не в много и мало — может и вообще не быть, — а в сути. И последняя, финальная сцена, оркестр (обнаженные заключенные в полумраке играют на музыкальных инструментах — а после их отправляют в газовые камеры. — Прим. «Большого»), меня никогда не коробила, а, наоборот, поражала, как и всех зрителей. Перед тем как узников Освенцима отправляли в печи, они раздевались. Все помнят страшные фотографии рассортированных вещей: горы очков, обуви, одежды. Это же не с потолка взято, это чудовищные факты. А сцена, где я появляюсь топлес, — часть общей мизансцены. Женя и Новиков любят друг друга, а узники лагерей ходят рядом. Сталинградская битва, отчаянная борьба Штрума… Все переплетено, в этом и заключается смысл: одновременно кто-то испытывает самый счастливый, а кто-то — самый страшный момент своей жизни. Так что мы смотрим немножко дальше: главное — то, какую суть раскрывает определенный момент на сцене.
— Есть ли в кино или театре какие-то недопустимые для вас сцены, в которых вы участвовать откажетесь?
— Вполне возможно. Если режиссер не сможет мне объяснить, зачем я должна это делать. Со Львом Абрамовичем (Додиным. — Прим. «Большого») у меня ни разу не было такой ситуации: все естественно и тонко по смыслу, очень точно.
— На премьере спектакля «Жизнь и судьба» в зале был ваш отец. Как вообще актеры и их родственники это переживают? Можно ведь смотреть спектакль, фильм и увидеть вещи, которые видеть не надо: вроде того, как твоя дочь, пусть и понарошку, занимается сексом.
— Это же профессия. Например, моя дочь журналист, она написала статью — и я оцениваю ее не с позиции родственных отношений: «Это моя доченька написала!» — а с позиции профессионализма. Невозможно смотреть на сцене на мужа, маму или папу — смотришь всегда на артиста, точнее, на героя. Веришь ему или не веришь — это единственный критерий.
— Правда, что Михаил Боярский унес из кинотеатра вашу с Константином Хабенским картонную пару из «Иронии судьбы…» и она какое-то время стояла в родительской квартире?
— Да-да, был такой смешной эпизод. Она где-то до сих пор стоит — я просто не знаю где. Папа очень трогательно относится к моей карьере: ему приятно, что дочь стала известной актрисой. Он трепетно собирает газеты, журналы, где обо мне пишут.
Люди думают, что дома Боярские разговаривают о «Трех мушкетерах», но мы обсуждаем, что на завтра приготовить: рассольник или борщ.
— У вашего отца есть замечательная роль, образ, в котором его запомнили и с которым всегда ассоциируют, — д’Артаньян из «Трех мушкетеров». В интернете на эту тему много шуток. Подшучивают ли у вас дома на сей счет?
— Нет. Это большое предубеждение — считать, будто артисты дома живут в образах своих же героев. Обычный человек, попав в семью артистов, не смог бы догадаться, что они артисты — если бы не разговоры о театре. Внешне — никогда в жизни. Более непохожее в повседневности на женщину существо, чем артистка театра, сложно представить. Я, например, никогда не крашусь. Мне этого с лихвой хватает в театре, кино, на фотосессиях. В жизни я хочу быть человеком незаметным, простым. Чтобы простота была во всем — от взаимоотношений до одежды. Люди думают: «Наверное, дома они разговаривают о «Трех мушкетерах». Нет, не разговариваем, потому что обсуждаем, что на завтра приготовить: рассольник или борщ.
— Такая знаковая роль для актера, какая была у вашего отца, — это хорошо или плохо?
— Хорошо. Слава богу, если у артиста случается такая роль: у большинства ведь и не случается — ни на сцене, ни в кино. Вспоминают по роли д’Артаньяна — и прекрасно, он ведь ее хорошо сыграл. Плохо, когда тебя запоминают по неудачной работе.
— Чем жизнь звезды в Голливуде отличается от жизни звезды в России?
— Я не очень представляю, как складывается жизнь звезд в Голливуде. Мне проще сказать, чем в России отличается жизнь артиста от жизни прочих людей: ничем, только работа у нас разная. Одни сидят в зале — другие стоят на сцене. Только артистов иногда узнают. Я жила со знаменитым отцом, поэтому слава для меня — не плюс, а большой минус. Я очень смущаюсь, когда меня узнают на улице.
— Когда изобретателя телевизора, русского эмигранта Владимира Зворыкина, спросили, что самое замечательное в телевизоре, он ответил: «Возможность его выключить». Что вы думаете о современном телевидении?
— Я не смотрю телевизор. Знаю, что родители смотрят, а я не могу. Политические дебаты вызывают у меня идиосинкразию. А об остальном не могу ничего сказать — не смотрю.
— В России запретили к прокату фильм Гаспара Ноэ «Любовь» за откровенность, а в Беларуси — нет. Россияне скромнее белорусов?
— Я не видела фильм, но было бы интересно послушать тех, кто выносит вердикты. Не думаю, что белорусы более раскованные. Кому неприятно смотреть — не надо смотреть. А те, кто интересуется кино с художественной точки зрения, с удовольствием сходили бы на такой фильм. Вообще когда кого-то или что-то начинают делить на категории, навешивать ярлыки, ничем хорошим это не заканчивается. В «Жизни и судьбе» есть фраза: «Нашу семью определили как кулацкую». Когда кого-то определяют — еврей, антисемит, гомосексуалист, — ничем хорошим это не заканчивается. А если есть просто человек, со всеми своими плюсами и минусами, это дает надежду на то, что он может совершенствоваться. Может скатиться до низов, но, тем не менее, это живой организм, который меняется, думает и существует.
— Согласились бы вы сняться в малобюджетном артхаусном фильме, где вам пришлось бы ходить по болотам и быть некрасивой?
— Если интересный сценарий, то да. Деньги играют далеко не самую важную роль: несколько раз я снималась бесплатно. Но все должно быть оправданно. Авторское кино — очень субъективная вещь: с одной стороны, это интеллектуальное и фестивальное кино. С другой — есть много таких фильмов: все очень красиво, долгие планы… А в чем смысл? А нет его. Как в сказке о голом короле. Если речь идет о серьезном авторском кино, где как ножом пропороты смыслы, — тогда я снялась бы с удовольствием. Но такие роли мне предлагают редко. Первые две мои картины — «Адмирал» и «Ирония судьбы. Продолжение» — были такого большого коммерческого масштаба, что, как мне кажется, меня причислили к актрисам, которые снимаются в массовом кино. Это не плюс и не минус, это факт. Удивительно, что на сцене все наоборот: если бы можно было называть театры авторскими, наш был бы более чем авторским. Театр для меня значит куда больше, чем кино, а вся большая необъятная Россия знает меня по ролям в фильмах.
— Елизавета, и последний вопрос: почему люди должны ходить в театр?
— Чтобы почаще смотреть на себя со стороны, слушать великолепные, сложные тексты со сцены: будь то Чехов, Островский или Шекспир. Чтобы хорошо проводить время и главное — чтобы думать.
Текст:
OOO «Высококачественные инженерные сети» осваивает новейшие технологии в строительстве инженерных сетей в Санкт-Петербурге. Начиная с 2007 года, наша компания успешно реализовала множество проектов в области строительства инженерных сетей: электрическое обеспечение, водоснабжение и газоснабжение. Более подробная информация на сайте: http://spbvis.ru/
Комментарии