18+
8 октября 2015 Интервью
Нобелевский лауреат Светлана Алексиевич: «Человека в себе надо сторожить»
Светлана Алексиевич рассказала «Большому», почему больше не может писать о войне, как относится к ситуации в Украине, и попросила читателей журнала рассказать ей истории о любви, потому что любовь — это основа ее новой книги.
| КТО: | писатель |
|---|---|
| ПОЧЕМУ: | потому что «Большой» любит талантливых белорусов |
| ОБРАТИТЬ ВНИМАНИЕ НА ФРАЗУ: | «Человек так устроен,что самые главные вещи он должен делать в одиночестве — любить, умирать» |
— Светлана Александровна, в белорусском языке существует выражение «Вазьму твой боль». Вы уже более 35 лет живете с чужой болью. Как выдерживаете ее?
— Я не думаю, что быть писателем труднее, чем быть хирургом — онкологом, например. Как сказать ребенку, который смотрит на тебя невинными глазами и спрашивает: «Тетя, я умру?», что да, он умрет? Или не сказать, а хотя бы только знать об этом. А работа в хосписе? Недавно я поняла, что сейчас бы не смогла написать свои книги. Почему? Потому что плакала бы, моя защита от боли изношена. Не смогла бы войти, как когда-то в Ташкенте, в палату, где четверо красивых ребят лежат после ампутации ног, рук. Человеческие страдания — это такая бездна, а ты ищешь смысл в них. Но найти его невозможно. Невозможно найти объяснение, почему люди заставляют так страдать друг друга. Вот только что вместе пили вино за праздничным столом, а сейчас убивают друг друга, избивают самым пещерным способом. За другой цвет кожи, за другую форму носа… За другую идею…
— Что помогало вам раньше? Откуда брались силы?
— От молодости, от романтизации человека. Это странно, конечно: у нас был ГУЛАГ, коммунистический тоталитаризм, а мы выросли идеалистами. Мне все время хотелось отследить, как это все с нами было. Все соединялось: вот у моего отца — и война и молодость, и любовь и партия. Как мне рассказывала одна женщина, когда они, молодые, ехали на войну, пожилые, глядя на них, плакали. А они пели, они не думали о смерти и убийстве. На войне страшно и то и другое — и умирать, и убивать. Особенно женщинам. Вот и у меня сейчас от картин на Майдане — горящего человека, высокого костра в центре моего любимого Крещатика — болело сердце. Ни одну цель рядом с человеческой жизнью я поставить не могу. Эти узаконенные правила игры становятся не для меня. Ну не для этого Бог задумал человека! Наверное, все-таки для любви он его задумал, для любования жизнью. Вот из-за этих моих мыслей когда-то цензор всю мою книгу «У войны не женское лицо» исчеркал красным карандашом.
— Сегодня мы слышим от молодых, что Сталин был хорошим топ-менеджером. А Ленинград надо было сдать немцам…
— Тут мы виноваты. Спрятали от них прошлое. Сами боимся его. Табу! Не проговорили, не рассказали всю правду. Я несколько лет жила в Германии и видела, как немцы без конца говорят о своей катастрофе. Из поколения в поколение. Я думаю, что человека в себе надо сторожить. Очень легко стать нечеловеком. Вообще, лепить из себя человека — это каторжный труд. У него столько искушений. Недавно мы пережили искушение коммунизмом. О Городе Солнца человек мечтал, когда еще в шкуре ходил. Когда я работала над книгой «Время секонд хэнд», то с удивлением обнаружила, как много еще в нашей жизни Сталина. Наша жизнь — это сталинская машина, она работает по его чертежам. В 37-м перед расстрелом многие умирали с именем Сталина. Магия великой идеи. Бедный и страшный «красный человек». Мы с ним выросли. «Красный человек» не инопланетянин. Это наши родители, знакомые, друзья. Соскрести с себя эту шкуру непросто. Мы все сидели у телевизоров и смотрели на Майдан. Вот оно прошлое, которое не желает уходить…
— Как вы относитесь к украинскому перевороту?
— Как к трагедии. Красиво было до тех пор, пока не началась кровь. А сейчас? Легко прийти на Майдан, а попробуй с него уйти. Попробуй забери у этих молодых ребят пистолеты, ножи… Они же думают, что служат Богу. Автоматом и ножом служат Богу. Все перемешалось. Многие мои украинские друзья были на Майдане — теперь они боятся, чтобы политики не предали второй Майдан, как первый. Это проклятие наших дней: народ умнее политиков. Реальность выше нас. Будущее невозможно прогнозировать, ни один прогноз не сбывается. Кто еще пару месяцев назад мог предсказать, что русские солдаты будут в Крыму?
— Как вы оцениваете роль Запада в этих событиях? Многие разделяют мнение, что у него свой интерес — ослабить Россию.
— Я не политик, эти вопросы не ко мне. Но я вижу, когда езжу по миру, а мои книги выходят в десятках стран, что Запад пережил разочарование после 90-х. В 90-е
мы все были романтиками. Помню, как с подругой заговорили с немецкой пожилой парой на улице, и они поняли, что мы русские, стали нас обнимать. Настолько все тогда поверили в новый, справедливый мир. И вот прошло всего несколько десятков лет… Что мы видим: горящий Киев… оккупация Крыма… Начинается новая холодная война… Даже среди моих русских друзей — гуманитариев — много тех, кто настроен на «маленькую победоносную войну». Русских опять боятся.
— Кто нам сегодня в Беларуси нужен?
— Нам нужен Вацлав Гавел…
— Тогда давайте поговорим о «красном человеке». О бедном и страшном «красном человеке», как вы его называете в своей новой книге «Время секонд хэнд». Почему бедный? И почему страшный? Не все с вами согласятся.
— Недавно умер мой отец, не дожив несколько месяцев до своего дня рождения — 85 лет. Мы с ними много говорили: о войне — на фронт он ушел в 20 лет со второго курса университета и там вступил в партию под Сталинградом, о 37-м годе — о том, как вернулись они с летних каникул, и их встретило только несколько знакомых преподавателей, остальные все сидели, нельзя было даже их фамилии вспоминать. Все советское время перекатило через папину жизнь. А он завещал, чтобы партийный билет положили ему в гроб, остался верующим коммунистом до последнего дня. Когда была молода, я была беспощадна: «Как вы могли молчать?» — спрашивала отца. Теперь бы такие вопросы не задавала. Потому что мы тоже молчим. Пришло наше время молчать.
С отцом мы спорили о добре и зле, о том, что нет химического, чистого зла. Зло рассеяно в мире, припрятано, переодето часто в добро. У отца было два друга — один донес на него, а второй, его редактор, спас: «Беги из города! — предупредил он. — Спрячься где-нибудь в деревне». Отец, талантливый журналист, уехал в деревню, всю жизнь учительствовал. Так вот этот второй друг, который донес на него, до конца жизни оставался другом нашей семьи. Хотя мы знали, кто он, а он знал, что мы это знаем. Всегда мне открытки писал, радовался, когда выходила моя новая книга. Так что такое зло? В человеке вмещается и зло, и нормальные вещи… Как это разделить?
Росли мы среди палачей и жертв. Это была наша среда. Вокруг нас все время вспоминали о войне. О смерти. Наверное, поэтому и цена жизни у нас — копейка. Когда я жила несколько лет в Германии, разговаривала и там со старыми людьми — многие из них мне рассказывали о фашистском времени как о нормальном. ГУЛАГ… Освенцим… Все это существовало отдельно… Как бы без них… Легко ругать фашизм… коммунизм… А если на минуту только представить, что действующие лица — твои родные, тогда все намного труднее понять. Проклясть.
— Но «красный человек», сделанный в СССР, потихоньку из нас выходит?
— Медленно, в Беларуси особенно медленно. У нас сохраняется старый интерьер. В 90-е, когда империя пала, все бросились не Солженицына и Шаламова читать, а бросились в жизнь — зарабатывать деньги, есть другую еду, носить другую одежду, строить себе дома, ездить по миру. Слово «жить» приобрело уйму новых оттенков. Вместо общего человека появился отдельный человек. Частный человек. Какое-то время он был смешон: эти ребята в малиновых пиджаках. Но они быстро переоделись, научились завязывать галстуки. Как оказалось, вместо того чтобы стоять на баррикадах, достаточно много других вещей, которые хочется понять, попробовать. Узнать. Любовь, например. Любовь не как приложение к жизни, как к форме остаться бессмертным — дети! А как к главному смыслу своей собственной жизни. Об этом будут мои новые книги — о любви и о старости-смерти. Я иду вслед за знакомым мне человеком. Он меняется, и я меняюсь — и пытаюсь об этом рассказать.
Никогда у нас человек не жил для себя. Не может человек, находящийся в послевоенном обществе, жить для себя. Он существует по законам военного времени.
Прогресс подарил нам лишних 30-40 лет, то есть еще одну жизнь. Люди раньше так долго не жили и не знают, что делать с этим «лишним» временем.
— Мне кажется, нужна очень большая смелость, чтобы отделиться и прожить свою человеческую жизнь.
— Я уже говорила, это каторжный труд — лепить из себя что-то достойное высшему замыслу. Гораздо проще слиться с биологическим потоком, бежать в толпе. Человек так устроен, что самые главные вещи он должен делать в одиночестве — любить, умирать. Опять я хожу и слушаю людей. Они рассказывают мне о любви — это великое счастье, если человек был поражен в жизни любовью, как молнией. Мир для него осветился светом, он выпал из обычности и стал человеком больше, чем был до этого. А старость… Прогресс подарил нам лишних 30-40 лет, то есть еще одну жизнь. Люди раньше так долго не жили и не знают, что делать с этим «лишним» временем. Смотрите: не только на европейских, но и на наших улицах много стариков. У старости должна быть своя философия, свое мировоззрение. Когда-то в конце… в самом конце… уходить в темноту, в неизвестность надо достойно, с благодарностью, что ты здесь был. И тебе до конца было здесь интересно.
— Вы слушаете истории только дома или во всем мире?
— Нет, я пишу историю чувств знакомых мне людей, тех, кто здесь. Кого я знаю. Японец расскажет о чем-то другом, и француз тоже. Я не могу глубоко проникнуть в тот малоизвестный мне мир.
— А будут ли у вас рассказы об однополой любви?
— Конечно. Это все любовь: не важно, кто кого любит, главное — любит! Мне непонятна эта война с «другими», особенно непонятно, когда ее поощряет государство. Как сейчас в России. Значит, это больное государство, потому что нормальное государство должно любить все. В конце концов, никто не знает, куда падает любовь. Не от нас это зависит.
Иногда хочется сказать нашим президентам, политикам, соседям, коллегам: оставьте человека в покое, дайте человеку быть Человеком. У каждого своя тайна. Свой путь.
— Все боятся Третьей мировой войны, а мы с вами о любви…
— Мы с вами говорим о главном! Я написала четыре книги о войне, и все равно это были книги о любви. Человек спасался только любовью. Другого спасения нет. Я не знаю.
Комментарии
Один комментарий на «“Нобелевский лауреат Светлана Алексиевич: «Человека в себе надо сторожить»”»
Добавить комментарий
OOO «Высококачественные инженерные сети» осваивает новейшие технологии в строительстве инженерных сетей в Санкт-Петербурге. Начиная с 2007 года, наша компания успешно реализовала множество проектов в области строительства инженерных сетей: электрическое обеспечение, водоснабжение и газоснабжение. Более подробная информация на сайте: http://spbvis.ru/
[…] только любовью. Другого спасения нет. Я не знаю», — призналась Светлана […]