Рэкляма «Мовы»

— Ви­тя, се­год­ня мы го­ворим о текс­те, и толь­ко о текс­те. О чем твоя но­вая кни­га?

— Очерк про бу­дущее в жан­ре на­уч­ной фан­тасти­ки. Это чис­тая дра­ма, ко­торая за­кан­чи­ва­ет­ся очень пес­c­мис­тично, ги­белью язы­ка. Ес­ли смот­реть с ли­тера­туро­вед­ческой точ­ки зре­ния, мы по­нима­ем, что два ге­роя, ко­торые сна­чала ка­жут­ся глав­ны­ми, — про­ход­ные. Глав­ным в ито­ге ока­зыва­ет­ся сам бе­лорусс­кий язык, смертью ко­торо­го все за­кан­чи­ва­ет­ся.

— Смерть язы­ка… Ты сам в это ве­ришь? Или это прос­то ко­локол, ко­торым нуж­но бу­дить на­род?

— Да­вай поп­ро­бу­ем быть чест­ны­ми: ко­локо­лами на­род бу­дили пос­ледние двес­ти лет. И чем боль­ше бу­дили — тем креп­че на­род спал. Мне ка­жет­ся, что всем нас­рать. Эта фра­за опи­сыва­ет си­ту­ацию вок­руг бе­лорусс­ко­го язы­ка. Очень мно­го та­лант­ли­вых дя­дек, ко­торым сей­час по шесть­де­сят лет, всю жизнь по­ложи­ли на бе­лорусс­кий язык и ли­тера­туру — а всем нас­рать на это! По­это­му то, что де­лали они, я при­думал сде­лать нем­но­го ина­че: расс­ка­зать про язык как про ка­кой-то ки­бер­не­тичес­кий код.

— Но это ведь на са­мом де­ле так. Не ты при­думал, что язык — ка­кой-то код. Так и есть. Это со­вокуп­ность об­ра­зов и чувств, ко­торые у каж­до­го соз­да­ют внут­ренний мир.

— Кни­га несп­рос­та на­чина­ет­ся с ци­таты Бар­та: это не прос­то его ци­тата, а ци­тата, в ко­торой он пе­рес­ка­зыва­ет Ла­кана, ко­торо­го я не ис­поль­зо­вал на­мерен­но, так как уже от­сы­лал к не­му в «Сфаг­ну­ме». Так вот, Ла­кан го­ворил, что язык — та струк­ту­ра, из ко­торой скла­дыва­ет­ся на­ше бес­созна­тель­ное. Язык — то, что мы есть.

— Ба­наль­ный воп­рос. Но ес­ли го­ворить о куль­тур­ном ко­де и об ощу­щени­ях, ко­торые транс­ли­ру­ют­ся язы­ком, оха­рак­те­ризуй три язы­ка: русс­кий, бе­лорусс­кий и ки­тай­ский.

— Они сов­сем раз­ные. Три че­лове­ка, ко­торые бу­дут на них го­ворить, бу­дут сов­сем раз­ны­ми. Мо­жет быть, ты слы­шал о том, что во вьет­намс­ком язы­ке нет кон­цепта «я». Это очень ин­те­рес­но! В язы­ковом ми­ре, где от­сутс­тву­ет «я», единс­твен­ный спо­соб обоз­на­чить се­бя в раз­го­воре с че­лове­ком — со­от­нестись с ним в пла­не воз­раста. Единс­твен­ный спо­соб там обоз­на­чить се­бя — ска­зать «брат» в раз­го­воре с то­бой, «сын» — со стар­шим че­лове­ком. Не «я го­ворю те­бе», а «сын те­бе го­ворит», «брат те­бе го­ворит». Я знаю од­но­го че­лове­ка, ко­торый за­щитил док­торс­кую дис­серта­цию по вьет­намс­ко­му ша­маниз­му. И он расс­ка­зывал, что пос­ле го­да жиз­ни во Вьет­на­ме и двух се­мест­ров пос­то­ян­но­го изу­чения язы­ка ощу­ща­ешь се­бя сов­сем ина­че. Твое эго ис­че­за­ет. Во­об­ще, эго — при­дум­ка ев­ро­пей­ской ци­вили­зации.

— Да, в Азии сов­сем ина­че ощу­ща­ют се­бя.

— Лю­ди, ко­торые го­ворят на раз­ных язы­ках, — раз­ные. Мы при­уче­ны к мыс­ли, что русс­кий и бе­лорусс­кий язык очень по­хожи, что мы — брать­ся. И те же братья раз­го­вари­ва­ют в на­ших го­ловах по-русс­ки и по-бе­лорусс­ки. Но это сов­сем раз­ные су­щест­ва.

— Ес­ли я бу­ду раз­го­вари­вать на «мо­ве», мои мос­ковс­кие друзья ме­ня сов­сем не пой­мут. А чем бе­лорусс­кое ми­ро­ощу­щение от­ли­ча­ет­ся от русс­ко­го?

— Воп­рос очень глу­бокий.

— Но ты ведь сам на­чал пи­сать на русс­ком язы­ке, за­раз пішаш на мо­ве, ты ощу­ща­ешь, чувс­тву­ешь язык. Что ме­ня­ет­ся лич­но в те­бе, ког­да ты пи­шешь на бе­лорусс­ком?

— Мно­гие ве­щи прос­то ина­че ощу­ща­ют­ся. В бе­лорусс­ком есть два сло­ва для вы­раже­ния люб­ви. В бе­лорусс­ком язы­ке нет сло­ва, ко­торое обоз­на­чало бы «улыб­ку»…

— Но «ўсмеш­ка» есть.

— Это дру­гое. «Ус­мешка» и «пас­мешка» — нем­но­го дру­гие ве­щи.

— В чем от­ли­чие улыб­ки от «усмеш­ки»?

— Мне ка­жет­ся, что русс­кие улы­ба­ют­ся, а бе­лору­сы имен­но «ус­мi­ха­юц­ца». Что­бы по­нять Бе­ларусь, не­об­хо­димо по­нять эту раз­ни­цу.

— А еще в чем раз­ни­ца?

— «Ка­хан­не» и «лю­бовь» — два раз­ных сло­ва в бе­лорусс­ком язы­ке. Во­об­ще, что­бы по­нять раз­ни­цу, нуж­но об­ра­щать­ся к сло­вам. Нап­ри­мер, «на­вакол­ле» — как ты это ска­жешь по-русс­ки?

— Ок­ру­жение, сре­да…

— И все рав­но бу­дет не сов­сем то. Есть толс­тен­ные кни­ги бе­лорусс­кой бе­зэк­ви­валент­ной лек­си­ки. Мож­но на этот воп­рос от­ве­чать ци­тиро­вани­ем та­ких книг, что я и де­лаю…

Ког­да го­воришь, что пи­шешь про бе­лорусс­кий язык, всем от­че­го-то ка­жет­ся, что ты пи­шешь про ис­то­рию, про боль бе­лорусс­ко­го на­рода. Я пы­та­юсь это из­ме­нить и пи­сать ина­че. Вот и все.

— Ты очень крут в том, что в «Мо­ве» да­ешь лю­дям глу­бокую мысль, но де­ла­ешь это че­рез поп­со­вую транс­ля­цию. Все это цеп­ля­ет! Ки­тай­цы в Минс­ке — при­коль­но, нар­ко­тики — то­же, сю­жет, лю­бовь — все есть. Все, что на­до чи­тате­лю, ко­торый в элект­рич­ке едет на да­чу. И за это те­бе боль­шое спа­сибо. Это да­же не воп­рос, я прос­то де­люсь впе­чат­ле­ни­ями. На­чал чи­тать в са­моле­те, по­том си­дел всю ночь с тво­ей кни­гой. Мне очень при­ят­но, что я с то­бой зна­ком. Это как ска­зать, что дру­жил с Ко­рот­ке­вичем и ког­да-то пил вмес­те с ним ко­фе. В том смыс­ле, что «Мо­ва», как мне ка­жет­ся, бу­дет че­рез трид­цать лет в учеб­ни­ках бе­лорусс­кой ли­тера­туры. Это очень хо­рошее и ка­чест­вен­ное отоб­ра­жение то­го, что про­ис­хо­дит в на­ше вре­мя. Про лю­дей, ко­торые жи­вут сей­час и ко­торым не все рав­но, но ко­торые в ито­ге про­иг­ра­ют, уже про­иг­ра­ли.

А есть лю­ди, ко­торые да­леки от всех этих сра­жений за куль­ту­ру и мо­ву. Один мой друг, ди­рек­тор за­вода, чи­та­ет те­бя в «Бел­Га­зете», и ты ему очень нра­вишь­ся. Но ес­ли ему расс­ка­жешь про ро­ман «Мо­ва» — вряд ли за­ин­те­ресу­ет­ся. Од­на­ко из ува­жения к те­бе, ду­маю, нач­нет чи­тать кни­гу в русс­ком пе­рево­де. И есть на­деж­да, что его «за­цепит». И пусть он сам не ста­нет раз­го­вари­вать на «мо­ве», но мне ка­жет­ся, ес­ли у его сы­на в шко­ле воз­никнет воп­рос, изу­чать бе­лорусс­кий язык или нет, этот че­ловек ска­жет: «Я язык не знаю, но сын мой пусть учит».

Мне ка­жет­ся, функ­ция у тво­ей кни­ги имен­но та­кая. По­высить ло­яль­ность к «мо­ве» у тех, кто ей не поль­зу­ет­ся. Ну, и еще на­шим рос­сий­ским друзьям мож­но да­вать по­читать, что­бы они ощу­тили, что раз­ни­ца меж­ду на­ми есть, что она не толь­ко в цве­те фла­га на бро­не тан­ка.

— На­де­юсь, что кто-то кро­ме те­бя еще это по­нял. Зна­ешь, ка­кой у ме­ня имидж сре­ди пи­сате­лей? Они мне нап­ря­мую го­ворят: «Ты — Ви­тя с Ав­то­заво­да, ты пи­шешь книж­ки для элект­ри­чек».

— Так и на­до сей­час пи­сать кни­ги для элект­ри­чек! Нуж­на поп­са! Ка­чест­вен­ная, бе­лорусс­ко­ориен­ти­рован­ная — поп­са. Что­бы в каж­дой марш­рут­ке иг­рал свой бе­лорусс­ко­языч­ный Ми­ша Круг, ко­торо­го осу­дили за слив топ­ли­ва из вве­рен­но­го ему гру­зови­ка.

— Зна­ешь, Ди­ма, вся бе­лорусс­кая сов­ре­мен­ная ли­тера­тура ори­ен­ти­ру­ет­ся на Джой­са. Но, во-пер­вых, Джойс уже дав­но умер, так сей­час ник­то не пи­шет. За­пол­нять эту ла­куну в бе­лорусс­кой ли­тера­туре — глу­пость.

Во-вто­рых, че­рез та­кие сю­жеты «для элект­ри­чек» я про­бую от­ве­тить на ос­но­ватель­ные воп­ро­сы. Я счи­таю, что есть два ти­па лег­кой ли­тера­туры, точ­но так же как есть два ти­па лег­ко­го ки­но: ту­пой гол­ли­вудс­кий фильм и ту­пой гол­ли­вудс­кий фильм, сня­тый Та­ран­ти­но. Так вот, на мой взгляд, есть кни­ги буд­то бы лег­кие — у тех же Ели­заро­ва, Пе­леви­на, Со­роки­на. Но пос­ле их чте­ния в го­ловах чи­тате­лей что-то ру­шит­ся и ме­ня­ет­ся. На­де­юсь, что и пос­ле «Сфаг­ну­ма» и «Мо­вы» в го­ловах чи­тате­лей что-то про­ис­хо­дит. На­де­юсь, что хоть ка­кой-то про­цент чи­тате­лей пой­мет, что с ни­ми с по­мощью это­го текс­та что-то бы­ло сде­лано.

— Я про это и го­ворю. Я счи­таю стран­ным, что есть пи­сате­ли, ко­торые ду­ма­ют, буд­то поп­са — это не кру­то, что нуж­но да­вать толь­ко слож­ные текс­ты. На мой взгляд, слож­ных текс­тов о язы­ке и бо­ли за куль­ту­ру и так уже мно­го. Нуж­на хо­рошая поп­са. Та­ран­ти­но на бе­лорусс­ком язы­ке.

— Пос­коль­ку я пред­ви­жу ре­ак­цию на сло­во «поп­со­вый», о сво­ем ро­мане ска­жу чуть ина­че: кни­га мас­ки­ру­ет­ся под лег­кое чти­во, бу­дет ва­ми про­чита­на за 2–3 дня, и вы пос­чи­та­ете это за де­тек­тив. Ме­ня это удов­летво­ря­ет. Мо­жет, кро­ме де­тек­ти­ва вы в этом ус­мотри­те и ка­кой-то мес­седж. И это для ме­ня — глав­ное.

— Ты за­был ска­зать, что это еще и «пе­левен­щи­на», бы­ло очень ра­дост­но в этом текс­те уз­на­вать Пе­леви­на. Прос­ти за та­кие срав­не­ния, но я счи­таю, что он кру­той пи­сатель, и здо­рово, что у нас по­яв­ля­ют­ся ло­каль­ные про­ек­ты, по­хожие на не­го. Твоя «Мо­ва», нап­ри­мер.

— Слу­шай, а мне ин­те­рес­но: где ты уви­дел Пе­леви­на? В ка­ких приб­ли­зитель­но мес­тах?

— На­чиная с сю­жета. Са­ма его схе­ма, струк­ту­ра — это Пе­левин. Как в его ро­мане «S.N.U.F.F.». Чи­тал?

— Да, я чи­таю все его кни­ги. Люб­лю Пе­леви­на.

— От­но­шения лю­бов­ни­ков в тво­ей «Мо­ве» — это от­но­шения с ро­ботом-жен­щи­ной в «Снаф­фе». По­хожая си­ту­ация. В том чис­ле и в этом я ви­жу Пе­леви­на. Мне ка­жет­ся, он был для те­бя ори­ен­ти­ром.

— Не то что­бы ори­ен­ти­ром, но он ме­ня сфор­ми­ровал. До сих пор я счи­таю са­мой силь­ной кни­гой в русс­кой ли­тера­туре пос­ледних трид­ца­ти лет «Ча­па­ева и пус­то­ту». С точ­ки зре­ния ком­по­зиции. Но ког­да мы сей­час го­ворим про Пе­леви­на, мы долж­ны по­нимать, что он был си­лен во вре­мена «Ча­па­ева и пус­то­ты». Пе­левин, к со­жале­нию, очень ис­порчен ин­дуст­ри­ей. Ког­да он пи­сал свои пер­вые про­из­ве­дения, он был очень «труш­ный», слож­ный. Се­год­ня мес­то Пе­леви­на в русс­кой ли­тера­туре за­нял Со­рокин. Сна­чала ка­жет­ся, что его «Тел­лу­рия» — очень прос­тое про­из­ве­дение, но это не так. Не­кие кон­цепты из нее ра­зош­лись. Вот нек­то Ксе­ния Соб­чак про­чита­ла эту кни­гу и на­чала ис­поль­зо­вать сло­во «шу­бох­ра­нили­ще». Со­рокин опи­сыва­ет сов­ре­мен­ную Моск­ву ку­да луч­ше, чем Пе­левин, хо­тя буд­то бы и не де­ла­ет это­го.

— На мой взгляд, ты — бе­лорусс­кий Пе­левин или Со­рокин. В фан­тасти­ке опи­сыва­ешь сов­ре­мен­ный Минск, там есть от­сылки к сов­ре­мен­ности, связь с тем, что про­ис­хо­дит в стра­не сей­час. И это кру­то.

— Спа­сибо, Ди­ма.

— А ты на кри­тику как ре­аги­ру­ешь? Чи­та­ешь ком­мента­рии в ин­терне­те?

— Ко­неч­но. Нас­коль­ко я знаю, все пи­сате­ли, да­же Пе­левин, чи­та­ют все ком­мента­рии: от ре­цен­зий и до за­меча­ний «дро­черов» в ком­мента­ри­ях на «Ама­зоне». Это де­ла­ют все. Прос­то не все в этом приз­на­ют­ся.

— Я к то­му, что кри­тикой не на­до за­гонять­ся. Уве­рен, прой­дет лет со­рок, и, что­бы по­нять, что ощу­щали лю­ди в на­ше вре­мя в Минс­ке, бу­дут чи­тать твою кни­гу. Мно­гое сов­ре­мен­ное бе­лорусс­кое се­год­ня чи­тать не­ин­те­рес­но. Мо­жет, там есть Джойс, но там столь­ко тос­ки и за­нудс­тва, что эти текс­ты за­живо чи­тате­ля хо­ронят. Пер­вый твой ро­ман был бли­же к Джой­су, и я в не­го так не пог­ру­жал­ся, как в «Мо­ву». В «Мо­ве» есть секс, нар­ко­тики, рок-н-ролл, и это­го бе­лорусс­кой ли­тера­туре сей­час очень не хва­та­ет.

— Здо­рово, ты ме­ня по­нима­ешь. А мно­гие — нет. И из­да­тели ме­ня не по­нима­ют. У ме­ня есть очень ува­жа­емые мной друзья, мне­ние ко­торых мне важ­но, но для них три мо­их пос­ледних текс­та — гов­но в срав­не­нии с «Па­ранойей».

Нем­но­гие по­ка еще про­чита­ли «Мо­ву». И я очень рад, что сре­ди нем­но­гих уже есть те, кто го­ворит, что кни­га хо­рошая.

В бе­лорусс­ком есть два сло­ва для вы­раже­ния люб­ви. В бе­лорусс­ком язы­ке нет сло­ва, ко­торое обоз­на­чало бы «улыб­ку»

— Так я и в жур­на­ле на­пишу боль­ши­ми бук­ва­ми: ре­бята, ка­чай­те, по­купай­те и чи­тай­те «Мо­ву». «Мо­ва» — это кру­то!

— Я бы так ска­зал: «Сфаг­нум» и «Мо­ва» — кни­ги, расс­чи­тан­ные на мас­со­вого чи­тате­ля. Это не текс­ты для тех, кто пос­то­ян­но раз­го­вари­ва­ет и чи­та­ет по-бе­лорусс­ки, хо­тя и для них то­же. В пер­вую оче­редь «Мо­ва» — для за­путав­шихся русс­ко­гово­рящих бе­лору­сов, для ко­торых во фра­зе «Мы, мин­ча­не — русс­кие лю­ди» прак­ти­чес­ки нет ни­какой иро­нии.

— Я та­ких да­же знаю.

— «Бе­лорусс­кая куль­ту­ра? Нет, не слы­шал». Есть ощу­щение, что ес­ли это все бу­дет на­писа­но в та­кой кни­ге, как «Мо­ва», то нач­нется ка­кой-то про­цесс…

— А про­дол­же­ние «Мо­вы» бу­дет?

— Нет, те­ма зак­ры­та. Мне од­на «фи­лоло­гиня» с фил­фа­ка ска­зала, что, по ее мне­нию, мне на­до отк­ры­вать ка­кую-то но­вую стра­ницу, что все уже мной ска­зано. Ког­да ты пос­то­ян­но го­воришь од­но и то же, этим де­валь­ви­ру­ешь ска­зан­ное.

— А Ко­рот­ке­вич го­ворил од­но и то же?

— Да, он го­ворил од­но и то же. Для то­го что­бы по­нять все­го Ко­рот­ке­вича, дос­та­точ­но про­читать один его ро­ман.

— Но он не на­до­ел сво­ими ро­мана­ми, хо­тя все они — об од­ном и том же.

— Да, ты прав.

— Хо­рошо, раз те­ма бе­лорусс­ко­го язы­ка для те­бя зак­ры­та — о чем бу­дет сле­ду­ющий ро­ман?

— Еще не знаю. Но мне ка­жет­ся, что бес­ко­неч­но рас­суждать о том, что я — бе­лорус, не на­до.

— По­чему бес­ко­неч­но? Мы об­сужда­ем то, что сей­час про­ис­хо­дит. Век на­зад на­до бы­ло пар­ню с плу­гом объяс­нить, что есть та­кие же с плу­гом и со сво­им язы­ком и что все они — один на­род. Бы­ла та­кая за­дача. И в этом участ­во­вала вся ли­тера­тура. А се­год­ня за­дача — от­бить­ся от про­ник­но­вения в го­ловы иск­лю­читель­но русс­кой мен­таль­нос­ти. И мне ка­жет­ся, что Вик­тор Мар­ти­нович от­лично с этим справ­ля­ет­ся. Так ска­зать, на пе­редо­вой, и твоя «Мо­ва» — как по­беда Ост­рож­ско­го под Ор­шей. И ло­каль­но по­бедив, Мар­ти­нович го­ворит, что ему эта те­ма боль­ше не­ин­те­рес­на, он ухо­дит в дру­гие те­мы. Это раз­ве не пре­датель­ство?

— Да, выг­ля­дит как пре­датель­ство… Мне на­до еще по­думать об этом. Прос­то ка­жет­ся, что круг проб­лем, ко­торые пе­ред на­ми сто­ят, не ис­черпы­ва­ет­ся иск­лю­читель­но на­шими от­ли­чи­ями от рос­си­ян. И текст про то, как ка­кой-то па­рень по­шел в ар­мию или учить­ся в уни­вер­си­тет, а по­том стал ра­ботать где-то в Глу­боком, бу­дет стре­лять да­же боль­ше, чем текст про бе­лорусс­кий язык.

— Окей. Я хо­тел ска­зать, что не на­до сов­сем те­му «мо­вы» ос­тавлять. А то по­гиб­нем. Хо­тя… А ну­жен ли во­об­ще бе­лорусс­кий язык? Мы вот раз­го­вари­ва­ем, раз­го­вари­ва­ем. А за­чем она, мо­ва? Есть ли в ней смысл в сов­ре­мен­ном ми­ре? Русс­кий, анг­лий­ский, ис­панс­кий — с этим на­бором ты мо­жешь пу­тешест­во­вать и чувс­тво­вать се­бя спо­кой­но во всем ми­ре.

— Ес­ли от­но­сить­ся к язы­ку как к средс­тву ком­му­ника­ции, то так и есть. Но рань­ше все об­ра­зован­ные лю­ди раз­го­вари­вали на ла­тыни, а дру­гие язы­ки не по­гиб­ли.

По­тому что язык — не толь­ко средс­тво ком­му­ника­ции, но и оп­ре­делен­ные чувс­тва. То, как ты се­бя ощу­ща­ешь. Ког­да ты ешь «хо­лод­ник» или «кар­тошку» — это од­но, а ког­да «буль­бу» или «дранікi са шквар­кай» — сов­сем дру­гое. Под­черки­ваю: был та­кой ав­тор Ла­кан, и он пи­сал про роль язы­ка в том, кем мы яв­ля­ем­ся. Все вре­мя мы спра­шива­ем се­бя: кто мы та­кие? Есть от­вет в пси­хо­ана­лизе че­рез секс, есть и в язы­ке — это прос­то дру­гая ан­то­логия. Ла­кан пред­ла­га­ет уви­деть мир как со­вокуп­ность ло­госов, ко­торые выс­ка­заны в ка­кой-то фор­ме. Ду­маю, язык не дол­жен сво­дить­ся к ро­ли ком­му­ника­ции. Нам нуж­но дер­жать­ся за не­го.

В пер­вую оче­редь «Мо­ва» — для за­путав­шихся русс­ко­гово­рящих бе­лору­сов, для ко­торых во фра­зе «Мы, мин­ча­не — русс­кие лю­ди» прак­ти­чес­ки нет ни­какой иро­нии

— За­чем?

— Прос­то что­бы быть счаст­ли­выми. Как я на­писал в «Мо­ве», ког­да че­ловек от­ре­ка­ет­ся от сво­его язы­ка — он пе­рес­та­ет быть со­бой. Есть еще од­но, бо­лее глу­бокое наб­лю­дение. Ты, мо­жет, как и все мы, за­да­ешь­ся воп­ро­сом: по­чему все у нас идет че­рез жо­пу? Мо­жет, по­тому что у нас есть свой язык, в ко­тором все за­ложе­но: по­нятия, эти­чес­кие ка­тего­рии и так да­лее, а мы прос­то его за­были? Мы пы­та­ем­ся най­ти се­бя там, где нас нет: в русс­ком язы­ке. Ес­ли бы все сло­жилось ина­че, ис­ка­ли бы се­бя в поль­ском. А нам нуж­но ис­кать се­бя в бе­лорусс­ком. Мы за­были, что та­кое хо­рошо и пло­хо. Вся кра­сота на этой тер­ри­тории за­кон­чи­лась вмес­те с язы­ком. В Егип­те все за­кон­чи­лось то­же с па­дени­ем язы­ка. Вот и мы за­кон­чи­лись — вмес­те с «мо­вай».

— А что бу­дет, ес­ли язык вер­нется?

— Мне ка­жет­ся, ис­то­рия и куль­ту­ра тес­но свя­заны с язы­ком. Это как при­дат­ки к язы­ку. Как иден­тичность. С возв­ра­щени­ем язы­ка все вер­нется. Вер­нется и гор­дость. Сло­во, ко­неч­но, бы­ло диск­ре­дити­рова­но, но я про че­лове­чес­кую гор­дость, расп­рав­ленные пле­чи.

— Тог­да, мне ка­жет­ся, те­бе нуж­но на­писать пор­ногра­фичес­кий ро­ман. Бе­лорусс­ко­го Бер­ро­уза — с эро­тикой и ин­теллек­ту­аль­ной сос­тавля­ющей. Ты сра­зу по­падешь в ауди­торию 16–25-лет­них. Тех, ко­го мож­но «за­жечь» ка­кой-то иде­ей, и они ею бу­дут го­реть, по­ка у них не ро­дит­ся двое де­тей и не при­дет­ся ду­мать толь­ко о ма­тери­аль­ном.

— Та­кая кни­га уже на­писа­на. Есть про­из­ве­дение «Ла­бух» у Вла­дими­ра Нек­ля­ева. Ка­жет­ся, там он ре­шал имен­но эти воп­ро­сы.

— Из­ви­ни, но что Нек­ля­ев в его воз­расте зна­ет про секс и пор­ногра­фию?

— Нет, это не сов­ре­мен­ная кни­га, ста­рая. Он тог­да еще был…

— Ты мо­жешь по­реко­мен­до­вать «Ла­бух» Нек­ля­ева?

— Да, всем под­рост­кам.

— Окей, тог­да пос­ле «Мо­вы» мы всем под­рост­кам ре­комен­ду­ем чи­тать кни­гу «Ла­бух». Но еще в кон­це ин­тервью мне нуж­ны от те­бя ка­кие-то сло­ва: мол, «не бой­тесь «Мо­вы», это не слож­ная ли­тера­тура для ин­теллек­ту­алов, а хо­роший «эк­шен». Ты мо­жешь это ска­зать?

— Ко­неч­но, «Мо­ва» — это как фильм Та­ран­ти­но или Джо­на Ву. Ощу­щение жиз­ни в Чай­на-та­уне, ко­торое рет­ранс­ли­ру­ет­ся на Минск. Ну… В об­щем, сог­ла­сен. Мо­жешь и сам на­писать все, что ска­зал. Не бой­тесь «Мо­вы»: «Мо­ва» — это хо­роший эк­шен.

Related posts:

1. «Луч» выпусціў асаблівую калекцыю, прысвечаную ўнікальнасці беларускай мовы
2. Мысли по поводу: поэт Кирилл Метелица
3. Виктор Мартинович: «Беллит не знают на Западе. Нам категорически не хватает переводчиков на другие языки»
4. Писатель Эрленд Лу: «Если бы я писал сценарий фильма про Беларусь, жанрово это была бы сатира на власть»

Комментарии

Добавить комментарий Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Комментарий *

Имя *

Email *

Сайт

Первая полоса

Максим Кубарко: «Направление движения выбирают технологии, а не режиссеры»

Смена руководства Bosch в Беларуси и результаты 2019 года

Эннио Морриконе: «Невозможно спасти плохой фильм хорошей музыкой»

Джордж Оруэлл: «Люди порядочны только тогда, когда они бессильны»

Сооснователь компании SATIVA Виктор Гапоненко: «Бледная поганка — натурально? Натурально, но неполезно»

Меняем привычки вместе с VELO