Валерий Кацуба: «Цвета должны совпасть, что бывает редко в нашей современной жизни»

«Большой» не мог пройти мимо человека, который родился в белорусской деревне Сергеевичи, живет в России и Испании, а его фотоработы периодически экспонируются в Англии, Франции, США и других странах. Знакомьтесь — фотограф и писатель Валерий Кацуба.

— Многие творческие люди осознали себя таковыми еще в детстве. Расскажите про ваше детство, каким оно было?

— Я родился в БССР. Мой отец был лесничим, а мать — директором деревенской школы. Больше всего мне хотелось посмотреть мир, но в начале 1980-х, когда я заканчивал школу, возможностей у простого человека (в том числе у деревенской интеллигенции) для этого было немного. Cамым доступным путем была профессия моряка, тем более что у учительницы истории из нашей школы племянник учился на моряка. Разумеется, ее рассказы о нем захватили мое детское сознание. Так я сделал выбор — поступил на арктический факультет Ленинградского высшего инженерно-морского училища. На этом факультете мы, в отличие от других курсантов, были очень свободными людьми: нам нечего было терять. Нас ждал Северный Ледовитый океан, и большой конкуренции в покорении этих широт не было. Но окончание обучения как раз пришлось на начало перестройки, появилась возможность выбирать работу. И оказалось, что необязательно было ехать на метеостанцию. Я поступил в аспирантуру, во время обучения в которой познакомился с журналистами и писателями — Сергеем Калининым и Катериной Филипс. Под их влиянием стал заниматься журналистикой, начал писать рассказы.

Валерий Кацуба. Проект "Вдали от дома"

— Советский Союз 60-70-х — эпоха великих покорений. Людей тянуло в море, в космос, к неизведанному. Вы испытали этот дух времени на себе?

— Да, на мне это сказалось. Детство прошло под знаменем покорения космоса, Арктики, горных вершин. Эти красивые истории будоражили мое воображение. Образы, которые создавало тогда советское искусство, повлияли на мое становление. В реальности же полярникам и геологам приходилось непросто. Это был тяжелый труд. И все взрослые об этом знали.

— Вам не кажется, что в условиях советской диктатуры люди были свободнее, чем сейчас?

— Нет, не кажется. Союз — это страна моего детства и учебы. У меня нет претензий к ней, только благодарность. Школьные учителя были увлечены своей профессией. Ведь, не побоюсь этого слова, тогда было модно быть образованным человеком. Нас учили, как в лучших школах, на высоком мировом уровне. В училище тоже окружали профессионалы — преподаватели, доценты и профессора очень высокого уровня. Это плюсы того, что было в Советском Союзе. В детстве, юности ты только начинаешь открывать для себя мир и изучаешь, что такое общество, государство, что такое свобода.

— А в каких конкретно деталях вашего быта вы осознавали губительную для творческого человека несвободу?

— Тогда я еще не творил, а если просто житейские истории… Помню, как мы с однокурсником познакомились с канадцами в литературном кафе и назначали им потом встречи, как в шпионских фильмах: чуть ли не с записками в дупле дерева и тремя «ку-ку». Если бы кто-то об этом узнал в училище, нам бы закрыли визы и мы не смогли бы попасть за границу. Или вот еще. У нас был вынужденный заход на Бермудские острова. Наш огромный белый пароход пришвартовался в порту одного из островов и вызвал огромный интерес у отдыхавших там американцев: между нами начался обмен какими-то сувенирами, банками колы, сигаретами, матрешками — мы менялись прямо с борта парохода, потому что на берег команду не выпустили… На следующий день нас вызвали к замполиту. На столе у него лежали пыльные книги — антисоветская литература, которую нам, по версии руководства, подбросили на борт во время «культурного обмена». Тогда мы тоже боялись лишиться виз. Но делу не дали ход. А на берег за границей сходили только по три человека, прогуливались строго по определенным маршрутам. Банку пива позволить себе не могли: от нас ведь ждали дома каких-то подарков, а денег было не так много.

Я пришел в искусство в том возрасте, когда уже был готов отвечать за свои слова.

— Чем вы вдохновляетесь, когда создаете работы, апеллирующие к дореволюционной эпохе?

— Понимание истории и чувство эпохи для меня важно. Меня интересуют литература, балет, цирк и спорт. Ныне из-за рекламы на стадионах и на амуниции спортсменов бывает сложно рассмотреть самих спортсменов, но именно это я стараюсь сделать. Поэтому сам придумываю им костюмы, чтобы убрать указатели на время. Меня интересует, насколько мы изменились с античных времен, насколько изменились наши лица, наши тела — и изменились ли вообще. И это можно разглядеть, только поместив моих героев в «безвременный пейзаж», надев на них одежду «безвременную», что затем и вызывает у зрителя ассоциации то с дореволюционной эпохой, то с 30-ми или с 60-ми годами XX века.

Валерий Кацуба. Проект "Физкультура".

Фотографируя среди античных скульптур гимнастов или борцов, я вижу, что наши представления о теле практически не поменялись. Еще меня интересует, как сквозь неизменность пейзажа и архитектуры проходят чередой человеческие судьбы, лица. Хочется запечатлеть ускользающие моменты равновесия или гармонии человека в природном или архитектурном пейзаже. Когда я вижу то, что пленяет взгляд, завораживает меня как фотографа, тогда возникает желание сохранить увиденное. Например, девушка, задумавшись, сидит под дождем. И в этот момент открывается ее внутренняя красота. Я могу это снять на телефон, но фото эти не использую. А воплощаю увиденное потом в постановочных фотографиях, восстанавливаю ускользнувшие моменты равновесия.

— Мне нравится определение «фотохудожник». Кажется, вы больше художник, чем фотограф. Согласны?

— Здесь неразбериха в терминах. Фотохудожники появились в 70-е годы. Это было модно: все стали фотохудожниками, и с этим термином начали ассоциироваться позже определенные стили в фотографии и люди. Сложился стереотип: бородатые мужчины, в основном с фотоаппаратом, в куртках с множеством карманов для пленок и реактивов и небрежным отношением к вопросам быта. Само собой разумеется, что следующее поколение, вступив в естественный конфликт отцов и детей, от этого стереотипа и определения стало бежать. Все стали просто фотографами — даже те, кто был настоящим фотохудожником. Сейчас мы к этому термину возвращаемся. В совместных выставках, где представлены и живопись, и фотография, и видео, нас всех называют художниками. Художник, использующий фотоаппарат в качестве средства для создания изображения так же, как художник использует холст и краски, — фотохудожник. Но в искусстве меняются техники, определения. Возможно, придумают что-то еще. Однако само определение «фотохудожник» в данном случае наиболее точно.

— Ваши снимки гармоничные и комплексные. Когда вы пришли к пониманию, что с помощью фотокамеры можно создавать настоящие произведения, а не просто фотографии?

— Когда я стал продюсером русского Vogue, то появилась возможность наблюдать за работой лучших фотографов и стилистов. Под их влиянием я начал делать собственные съемки. Но тогда плохо представлял, как обращаться с камерой, поэтому на съемки приглашал знакомых фотографов. Моим первым проектом было совмещение фотографий встречи нового столетия в Петербурге в 1900 году (фотографии я взял в архиве) и в 2000-м году (эти фотографии сделал с помощью друзей). Я показал этот проект английскому фотографу Нилу Кирку. Он был впечатлен и со словами «Ты должен снимать сам!» подарил мне свой старый Hasselblad. Я начал снимать сам, поняв, что с помощью камеры могу создавать визуальную литературу.

Сейчас мы так много фотографируем себя, что отношение к этому поменялось. В 1900 году скажем, все было иначе: человек старался показать себя перед камерой таким, каким он хотел бы запомниться. Началом моего вдохновения были именно старинные фото, которые я находил в архивах. И в своих работах стараюсь отобразить те черты в человеке, которые он хочет запечатлеть для будущего. Как это было тогда, когда люди фотографировались крайне редко.

Валерий Кацуба. Проект "100 лет спустя"

— В какое из исторических событий хотели бы переместиться, чтобы сделать репортаж?

— Хотел бы оказаться на Олимпийских играх в Древней Греции, но не делал бы репортаж. Отсмотрел бы всех участников, выбрал бы кого-то и предложил бы съемку. Для меня важны детали. Кроме того, цвета должны совпасть, что бывает редко в нашей современной жизни с ее оранжевыми мусорными ящиками, полиэтиленовыми пакетами всех цветов радуги и невероятных цветов заборами, от вида которых, кажется, топорщатся ели и вздрагивают березы. Может, именно поэтому до сих пор не делаю репортажные фотографии.

— Бывали проекты, которые вы сделали давно, а спустя время заметили в них что-то, чего раньше не замечали?

— В принципе, качество работы как раз и проявляется в том, что со временем обнаруживает в себе глубину, силу, смысл. Иногда кажется, что некоторые работы, не включенные в ранние проекты, я неоправданно проигнорировал. Начинаю их крутить-вертеть, долго рассматриваю, но в итоге все равно не включаю, поскольку не замечаю спустя время в них большей глубины. Фотографии, которые были отобраны, все равно выразительнее.

— В 90-е годы, когда территория Восточной Европы стала открытой для остального мира, ощущали ли интерес к себе со стороны представителей искусства Запада?

— Я не успел его ощутить. Начал заниматься фотографией с 2000 года. К этому времени интерес прошел. У меня есть друзья — художники и фотографы, — которые купались в этом интересе. Потом интерес со стороны западных коллекционеров начал угасать, потому что мода прошла. Требовались просто яркие и талантливые молодые художники, к тому же конкурентоспособные.

— Любовь к искусству появилась спонтанно или она была всегда?

— Я чувствовал, что должен заниматься чем-то, связанным с искусством. Но путь к этому был довольно долгим. Рад, что получилось именно так. Я пришел в искусство в том возрасте, когда уже был готов отвечать за свои слова.

Цвета должны совпасть, что бывает редко в нашей современной жизни с ее оранжевыми мусорными ящиками, полиэтиленовыми пакетами всех цветов радуги и невероятных цветов заборами, от вида которых, кажется, топорщатся ели и вздрагивают березы.

—Считаете себя русским фотографом или вы космополитичны?

— Я родился в Беларуси, долгое время жил в России. Сейчас живу в России и Испании. В общем-то талантливая работа будет понятна в любой точке мира, где бы она ни была создана. Привязка к месту не важна. Новый проект, который я заканчиваю делать в Испании, был для меня пробой пера. Я не знал, смогу ли сделать в другой культурной среде что-то, равное по силе работам, сделанным в Петербурге. Но проект удался.

Валерий Кацуба. Бэкстейдж съемок для Max Mara

— Вы романтик, но ваш взгляд устремлен в прошлое, как ни парадоксально. Пытались ли вы заглянуть в будущее и построить футуристический проект?

— Может, еще придет время. В моих работах много ассоциаций с ушедшими историческими эпохами. Но в то же время это современное искусство. Моя задача — на основе классики создавать современность. Многие достойные художники отталкивались от традиций. Первые работы Пикассо были ближе к реализму, чем к кубизму, а Казимир Малевич, наоборот, к концу карьеры возвращается к классическому искусству, переосмыслив его, ведь оно несет в себе опыт человеческой истории.