18+
9 июня 2017 Власть
Страна ушла, а ощущение осталось
«Большому» приснился странный сон: солигорский шахтер, недовольный своей зарплатой и обворованный системой ЖКХ, решил идти пешком до Минска, чтобы пожаловаться на свою долю, а заодно открыть кооператив. Чтобы в дороге ему не было скучно, он все время слушал белорусский рок в исполнении групп «Мроя» и «Бонда». Вот к чему приводят вечерние разговоры с интересными собеседниками.
Владимир Новосяд, директор Учреждения «Эффективное управление зданиями»
— Развал Советского Союза послужил поводом для различного рода афер, одна из наиболее показательных случилась в жилищно-коммунальной сфере. Главные аферисты — советские чиновники, которые хорошо знали, где что плохо лежало. Жертвами всей этой истории стали жители кооперативных домов, которые с 1976 года отчисляли на спецсчет Жилсоцбанка СССР средства на проведение капитального ремонта. С учетом того, что согласно постановлению Совета Министров БССР годовые отчисления составляли 1,1% от балансовой стоимости квартиры, а в Беларуси на тот момент было свыше 5 тысяч домов кооперативной формы собственности, за 25 лет на счетах собралась приличная сумма. Как минимум до 1990 года этот счет был неприкосновенен, средства жестко контролировались Госбанком, но в один день все эти накопления исчезли так же внезапно, как и сама страна.
Поначалу жильцы даже не догадывались о существовании проблемы: они были уверены, что дома отремонтируют. Но когда их жилища постепенно стали приходить в упадок, а государство занималось капитальным ремонтом зданий, не входящих в состав кооперативов, многие насторожились. И когда они стали обращаться в соответствующие инстанции, ответ был лаконичным: нет страны — нет ваших денег. Любая попытка выяснить пути отчуждения кровно заработанных заканчивалась Бермудским треугольником: за какую нить ни потяни — все внезапно обрывались.
Я в тот момент был депутатом, и люди за правдой пришли ко мне. Мы стали разбираться, я использовал такой инструмент, как депутатский запрос, и когда ситуация стала постепенно проясняться, стало немного не по себе. Выяснилось, что при развале СССР и преобразовании банковской системы все накопления жилищно-строительных кооперативов были переведены без согласия владельцев в уставные фонды коммерческих банков Беларуси. Но многие документы, подтверждающие это, были уничтожены, что значительно затрудняло поиск денег. В результате названия банков все же удалось установить (кто-то из тех структур лопнул, кто-то объединился, кто-то успешно существовал), после чего я понял, что при продолжении расследования депутатом мне уже не быть. Но и останавливаться на полпути тоже было неправильно. В итоге мы сформулировали несколько ключевых вопросов: что предпринимает правительство, в частности Нацбанк, для возврата вкладов владельцам? в какие сроки возможен полный возврат?
В один день все эти накопления исчезли так же внезапно, как и сама страна
В результате люди получили не деньги, а решение собранной по этому поводу спецкомиссии. Как можно догадаться, это был своеобразный бартер: кооперативные дома на равных условиях со всеми остальными были включены в общую очередь на капитальный ремонт, на их восстановление ежегодно должно было уходить не менее 3–5% финансовых ресурсов от общих средств в сфере ЖКХ. Из-за отсутствия альтернативы пришлось согласиться, но для ностальгирующих по советскому прошлому, тех, кто был уверен, что их деньги пропали исключительно из-за смены политического строя, это был очередной повод возмутиться: такую страну развалили.
Виктор Струшко, шахтер, участник знаменитого похода 1992 года
— В начале 1992 года белорусские шахтеры были доведены до ручки: наш труд один из самых тяжелых, но получали мы гораздо меньше, чем строители, труженики села, представители других специальностей. Мы до этого пытались несколько раз протестовать, но власти эти протесты подавляли. В итоге наше терпение лопнуло, и в апреле шахтеры остановили работу всего Беларуськалия на 42 дня. Мы бастовали, каждый день собирались на митинги в Солигорске, в то время как вся администрация работала. Деньги у предприятия были, потому что за калий рассчитывались не так, как за продажу овощей на рынке, когда продал мешок картошки и деньги сразу положил себе в карман. Тогда нашей калийной солью еще московская компания торговала: соль выпустили, продали, а деньги на счета только через месяц-два поступали. Производство было достаточно рентабельным, но мы этого на себе не ощущали.
В итоге мы бастовали, но отгрузка калия еще шла, что вынудило нас предпринять очередные меры. Шахтеры перекрыли железную дорогу, по которой осуществлялась отгрузка калия по рудникам, не пускали составы ни под каким предлогом. Дежурили вахтовым методом: посменно выходило по 50–60 человек. Вроде с нами пытались начать какой-то разговор, но это больше выглядело как попытки нас остановить, задавить, загнать на работу и платить еще меньше. В принципе, с тех пор мало что изменилось… Когда мы поняли, что на уступки никто не пойдет, решили организовать поход на Минск: не только заявить о себе на всю страну (хотя о нашей проблеме власти знали), но и попробовать поднять другие предприятия, на которых были схожие проблемы.
Вроде с нами пытались начать какой-то разговор, но это больше выглядело как попытки нас остановить, задавить, загнать на работу и платить еще меньше
Мы решили идти большой группой — порядка 60 человек, чтобы нас хорошо было видно из проезжающего транспорта, из придорожных населенных пунктов. Для привлечения внимания мы несли большие транспаранты, на которых были обычные житейские лозунги вроде «За свободу!», «За достойную оплату труда!», «За нормальную жизнь!». Уже в первый день пешего похода выяснилось, что 130 км до Минска не все смогут осилить. Вроде бы почти все молодые здоровые ребята, но многие натерли ноги так, что дальше не могли идти. Но даже из сошедших с дистанции никто в Солигорск не возвращался: ловили попутки и ехали дальше. Мне же то путешествие показалось легкой прогулкой: я и сегодня, если понадобится, схожу в Минск и обратно без всяких вопросов.
Провизию брали преимущественно с собой: колбасу, консервы, мясо, чай. У нас по пути было две ночевки, место которых определяли в зависимости от ситуации. На первую ночь мы остановились в деревне за Слуцком. Наше шествие возглавлял депутат городского Совета Михаил Тагиль, который сразу стал искать людей из местной власти, с кем можно было договориться. Нашел заведующую клубом — обычную деревенскую женщину, которая сразу вошла в наше положение: пустила в клуб при условии, что оставим после себя порядок. Но нам что — переночевали и пошли дальше. Во второй раз остановились в Королево — населенный пункт в километрах тридцати от Минска. Там без приключений уже не обошлось: ночевали в каком-то спортивном зале, который вроде бы принадлежал секции конного спорта. А где лошади, там и цыгане: случился с ними небольшой конфликт, который быстро удалось замять.
В целом к нам все относились очень дружелюбно. Довольно часто доводилось слышать от жителей деревень, которые мы проходили: «Правильно, молодцы, пора их там уже скидывать, менять власть». Народ на тот момент был взвинченный, поддержку находили даже со стороны милиции. Это спустя четыре года, когда мы собирались устроить очередной протестный марш, смогли только выйти из Солигорска — нас схватили, забросили в автобусы и увезли обратно.
Когда дошли до Минска, сразу отправились на проходные заводов — МАЗ, МТЗ, моторный завод. Администрация свободно пускала внутрь, устраивали нам встречи с трудовыми коллективами. В итоге добрались до площади Независимости, где уже были наши шахтеры, добиравшиеся до Минска отдельно. Они еще в Солигорске устроили голодовку, продолжили ее в столице — прямо на площади поставили палатки. В общей сложности голодали больше десяти дней, некоторых даже увозили в больницу. Наша акция не осталась незамеченной со стороны властей — к нам приходили депутаты Верховного Совета, который тогда возглавлял Станислав Шушкевич.
Вернулись в Солигорск, а там все по-прежнему: администрация работает, как ни в чем не бывало. Нервы в очередной раз не выдержали — пришли к главному зданию Беларуськалия, заблокировали двери: «Если предприятие стоит, ничего не отгружается, то какого черта вы ходите каждый день на работу? Что вы там делаете?» Буквально назавтра сняли с должности гендиректора, к нам на разговор приехали силовики из Минска. Высокий чин из КГБ пытался решить вопрос с позиции силы: сейчас, мол, вас разгоним, мало не покажется. Мы дали достойный отпор: «Попробуй, тут у нас ребята крепкие, тоже хребты можем переломать». В итоге конфликт сняли мирным путем: власти пересмотрели наши тарифы, мы вышли на работу только после подписания договора об увеличении зарплаты. Причем увеличили ее на приличную сумму. Это был хороший пример того, что все вопросы надо решать коллективно, а не в одиночку.
Сергей ИСАЕВ, бизнесмен
— Частный бизнес в СССР стал появляться во многом от безысходности. В 1987 году нарастали примерно такие же кризисные явления, как и сейчас: рабочие места стали резко исчезать, людям все труднее было находить средства для содержания семьи. В придачу существовал жуткий товарный дефицит: сырье, которое могло использоваться в качестве товаров народного потребления, невозможно было достать без фондов, разрешения Госплана, всех этих «приходите в прошлом году»…
При этом куча людей занималась всякой ерундой: производством запчастей к баллистическим ракетам, которые ни разу не стрельнули, созданием атомных реакторов для запитки северных баз и т. д. В Беларуси ситуация была немного легче, чем, допустим, в Казани или на Урале: в силу наличия республиканского управления (коллективного президента в лице ЦК КПБ) мы все-таки могли как-то лавировать в такой, прямо скажем, очень непростой ситуации. Но все равно ключевые решения принимались в Москве. Чтобы как-то выйти из положения, там в определенный момент решили создать возможность для частной предпринимательской инициативы — в надежде закрыть дыры, связанные с товарным голодом. Так появились кооперативы — объединения граждан с целью извлечения прибыли.
Короче говоря, если ты не буржуй, а комсомолец, можешь ничего не платить
Для первых участников кооператива появилась возможность для дополнительного заработка, причем достаточно неплохого. Если ты просто работал на заводе, то получал зарплату из расчета 12–18 копеек с рубля выпускаемой товарной продукции. В кооперативе ты мог зарабатывать 50–60% от сделанного. Кроме того, в СССР существовала система отделов труда и заработной платы. Возможность выйти за установленные рамки была строго ограничена. Например, если у тебя 4-й разряд, то более 220 рублей ты не получишь. А в пределах кооператива не было ограничений по фонду зарплаты — это было главной фишкой того движения и основным противоречием с советским госсектором.
Мы с коллегами работали на заводе, занимались ремонтом вычислительной техники: специалистов было мало в этом сегменте, поэтому у нас была хорошая возможность заработать. Работы никто из нас не боялся, оставались после рабочего дня и в рамках кооператива занимались заказами, от которых завод отказывался в силу их непрофильности, нестандартности. Поначалу испытывали восторг и от установленного налогообложения: 3% от объема выполненных работ — это было смешно. Неудивительно, что кооперативы постепенно стали обкладывать: долго разбирались с фондом отчисления заработной платы, со временем заставили платить социальное страхование и т. д. Вскоре стали появляться Центры научно-технического творчества молодежи (НТТМы) — тип коммерческих предприятий, работавших в СССР в период перестройки при райкомах комсомола (считай, предшественники БРСМ). Под эту марку создавались различные фонды со странными названиями типа «Дети — творцы XXI века», которые постановлением Совета Министров освобождались от дополнительной платы, при этом могли осуществлять любые виды деятельности. Короче говоря, если ты не буржуй, а комсомолец, можешь ничего не платить.
Но пока интерес властей к коммерческим предприятиям не стал угасать, предприимчивые люди сумели неплохо подняться на кооперативном движении. Поскольку кооперативы создавались с целью оживления экономического пространства, исполкомы очень легко шли на выделение участков для строительства зданий кооперативов. Те, кто знал, что надо делать, свободно получали эти земли, потому что отсутствовал какой-либо порядок. Срабатывал принцип: непонятно зачем, но люди просят. Кроме того, до каждого исполкома доводился план по приросту кооперативов: ЦК КПБ и ЦК КПСС пыталась эти показатели контролировать. Естественно, хватало всяких бюрократических препон. Я хорошо помню момент регистрации нашего кооператива: у меня милиция попросила весь список участников, а их было порядка 40 человек. Когда мы задали вопрос «зачем?», каких-либо аргументов не услышали: надо и все. На всевозможных разрешениях строилась целая система. С самого начала зарождалась практика, что в любом деле должны быть действия, смысл которых непонятен подчиненным. У нас до сих пор существует подобная система подсчетов ВВП и прочих непонятных статистических данных.
В любом случае постепенно стал появляться новый рынок, который не терпит пустоты. Поэтому достаточно быстро возникли «санитары рынка» в виде организованных преступных группировок, которые пытались отрегулировать места возникновения сверхприбыли. Это, по сути, послужило толчком для появления знаменитого рэкета 1990-х. МВД, похоже, не сильно предпочитало влезать в эти проблемы или оно получило такую команду сверху — сейчас трудно сказать однозначно. В Беларуси все эти процессы происходили не в столь явной форме, поскольку многое зависело оттого, чем люди занимались. Самой доходной частью тогда была торговля любыми импортными товарами. Но поскольку вся валюта была сосредоточена в Москве, такого типа кооперативы были не для нас. В Беларуси тогда не было ни самостоятельной внешней экономической деятельности, ни банков, способных провести платежи. Мы были завязаны на процессах внутри страны. Так как в сфере, которой мы занимались, спрос был устойчивым, приходилось много ездить по Союзу. Но в начале 1990-х постепенно начало разваливаться денежное обращение…
Сейчас ситуация в белорусском бизнесе примерно такая же, как при развале Советского Союза. Мы потеряли конкурентоспособность, наши предприятия не выпускают продукцию, которая могла бы заинтересовать внешние рынки, в том числе российский. Поэтому мы пытаемся отстраиваться из того, что у нас есть. Поскольку история развивается по спирали, тот же Парк высоких технологий можно назвать современным кооперативом. У этой отрасли есть потенциал, к ней, как в свое время к кооперативам, применено льготное налогообложение. Это точка роста, но проблема в том, что нам нужно подтягивать ту же банковскую систему, которая в мировой экономике считается изгоем. Нас стараются избегать при работе по многим направлениям, и то, как это исправить, должно входить в первоочередные задачи.
Лявон Вольскі, музыка, у той час лідэр гурта «Мроя»
— Канец 1980-х — гэта быў час, калі ўсё раптоўна адчынілася, з’явілася шмат новай інфармацыі, літаратуры, якая раней была недасяжная альбо існавала ў перадрукоўках. Тое ж самае з рок-музыкай: што раней не віталася, негалосна забаранялася чорнымі спісамі, наадварот, стала папулярным. Нават з’явіліся дырэктывы наконт працы с моладдзю: гэта ішло праз камсамол, мабыць, там таемна любілі рок-музыку, арганізовывалі фестывалі па ўсім Саюзе. Шмат фестываляў было ў Менску — напрыклад, «Тры колеры», які завяршалі расійскія зоркі — ДДТ, «Чайф». Мы там таксама ігралі як пераможцы рэспубліканскага конкурсу, які адбыўся ў Наваполоцку. Прэстыжныя фестывалі праходзілі і ў іншых гарадах: «Рок-крок» у Гародні, «Рок-дыялёг» у Бабруйску і г. д. Прычым там ігралі не толькі беларускія гурты, але і з усяго Саюзу — з Рыгі, з Пецярбургу было досыць гуртоў.
Настальгія не вельмі добрае пачуццё: гэта калі ты нешта зрабіў, увесь час азіраешся назад, а далей ісці няма куды
Пераменаў было шмат. З аднаго боку, нельга было іграць, калі ты без атэстацыі (была такая савецкая завядзёнка), але на гэта заплюшчвалі вочы — камсамольцы спакойна запрашалі і без гэтага. Потым, калі мы зрабіліся лаўрэатамі Наваполацкага фестывалю, гэта прыраўноўвалася да атэстацыі, якой мы на самой справе так і не атрымалі. У выканкаме працавала такая цёця Гарулёва (ці Гаралёва), якая стаяла каменным мурам, каб нас не атэстоўваць, бо ў нас былі вельмі небяспечныя тэксты — такое нельга было слухаць савецкай моладзі. Хаця там нічога, акрамя юнацкага максімалізма, амаль не было.
У тыя часы існавала кропка збору нефармальнай моладзі: у кавярні ў Траецкім прадмесці збіраліся панкі, мастакі, паэты. Туды можна было проста прынесці карціну, і ўсе абмяркоўвалі яе вартасць. Вершы там чыталі, усе былі такія нефармальныя — хто валасаты, хто лысы, хто з пірсінгам. Як ні парадаксальна, то быў больш вольны час, чым зараз. Наколькі памятаю, тады канцэрт было даволі проста арганізаваць: нам трэба было толькі арэндаваць апарат, паставіць яго, наш мэнаджар прадаваў квіткі ў пераходзе, людзі іх пакупалі і прыходзілі. Не памятаю, каб былі нейкія забароны: спакойна можна было прыехаць, напрыклад, у Быхаў, дамовіцца з дырэктарам Дома культуры, адыграць канцэрт, падзяліць прыбытак і ехаць дамоў. Калі адбываўся рок-канцэрт, гэта лічылася плюсам у карму тым, хто праводзіў працу з моладдзю. Цяпер гэта абсалютна не вітаецца, а наадварот, лічыцца некай падрыўной дзейнасцю.
Што тычыцца ўдзелу ў розных палітычных мерапрыемставх, мы хадзілі на мітынгі, падтрымлівалі нацыянальны рух — існавала суполка «Талака». Калі быў час, мы прысутнічалі там на паседжаннях: было вельмі цікава, абмяркоўваліся розныя рэчы. Нават калі мы ездзілі у Полацк з канцэртам і там быў нейкі гістарычны будынак, завалены смеццем, мы разам з талакоўцамі ўдзень наводзілі парадак, а ўвечары ігралі. Ніякай цэнзуры я не заўважаў: можа, быў малады і проста пра гэта не думаў. Але адчувалася, што ўсе дзяржаўныя структуры ў той час насцярожыліся і не ведалі, што ім рабіць — мне падаецаа, і камуністы, і сілавікі знаходзіліся ў лёгкім непаразуменні, бо не разумелі, куды ўсё рухаецца.
Калі вяртацца да музыкі, на той час была досыць някепская рок-палітра: такой колькасці гуртоў, як зараз, безумоўна, не было, але яны ўсе былі вартасныя, цікавыя. Зразумела, што такой звышпапулярнасці, як у «Ласкового мая» дасягнуць было немагчыма, але нас таксама заўважалі. Напрыклад, у пачатку 1990-х зборка артыстаў штовечар іграла ў Палацы спорту навагоднія канцэрты, нас таксама запрашалі ў гэтую салянку. Ледзь раней, напрыканцы 1980-х найбольш вядомымі гуртамі былі «Мроя», «Бонда», потым з «Бонды» выйшаў «Уліс». Вельмі цікавы гурт існаваў у Наваполацку — «Мясцовы час». Мы з імі сябравалі: ездзілі да іх, запрашалі на свае імпрэзы. З «Улісам» таксама на фестывалях былі добрыя стасункі. У пачатку 1990-х былі выпадкі, што з Канады прыязджала Паліна Сурвіла — дачка Івонкі Сурвілы. Яна жыла ў Менску на Заслаўскай, і ў яе час ад часу збіраўся весь беларускі рок. Былі мы, «Уліс», ужо з’явіліся «Крама», «Палац»: мы ўсе разам ладзілі імпрэзы, ігралі на фартэпіяна.
Ці ёсць у мяне настальгія па тым часам? Настальгія не вельмі добрае пачуццё: гэта калі ты нешта зрабіў, увесь час азіраешся назад, а далей ісці няма куды. Безумоўна, успаміны ўсё ж ёсць, некаторыя песні з таго перыяду я і зараз выконваю на акустычных і зборных канцэртах — напрыклад, «Зямлю». Буду выконваць яе і 8 траўня ў Вільні.
Текст:
OOO «Высококачественные инженерные сети» осваивает новейшие технологии в строительстве инженерных сетей в Санкт-Петербурге. Начиная с 2007 года, наша компания успешно реализовала множество проектов в области строительства инженерных сетей: электрическое обеспечение, водоснабжение и газоснабжение. Более подробная информация на сайте: http://spbvis.ru/
Комментарии